[Бумажный кораблик]

Название: момент. дым. мотыльки.
Автор: жучиный со.Ок aka Beje
Персонажи: Мэтт, Мелло. Вообще подразумевается, что это пейринг. Хотя, тут на всё воля читателя. POV (Мэтт)
Рейтинг: G
Жанр: angst
Состояние: закончен ибо драббл
Disclaimer: оба принадлежат создателям Death Note
От автора: вдохновился от фанфика Лораны "Я иду", так что надеюсь,она меня не убьёт за, в какой-то степени, небольшой такой плагиат. Хотя,он вроде не заметен)
Тапками кидать можно,но не больно.

<читать>

Знаешь, Мелло, это ведь совсем не больно. Почти не ощутимо. Как будто мотыльки пролетают сквозь призрачную оболочку души, пронизывают грудную клетку, затем лёгкие, всё тело – и вылетают, едва касаясь крохотными крыльями позвоночника. Мотыльки из свинца, тяжёлые и смертоносные.
Говорят, когда ты умираешь – вся жизнь проносится перед глазами. Не верь им, это не так. Когда ты умираешь, всё по-другому. Разум замедляется во времени, секунды исчезают, как будто шепча на ухо «это твой миг, мы подарили его тебе. [Забери его]».
Это было странно, необычно – когда кажется, что стоишь, а на самом деле уже сделал шаг назад. Затем второй, третий. Боль не приходит, пока ещё не приходит. Потом она обязательно дотронется своими холодными руками до каждой клеточки тела, но к тому моменту я уже буду мёртв, так что стоит ли считать эту боль настоящей? Всё же, нужно добавить, что это непередаваемые ощущения – представь как по телу проходит электрический ток, как с каждой секундой он нарастает, постепенно становится сильнее, а единственное, что хочется чувствовать сейчас – это привкус никотина в совокупности с ментолом от догорающей сигареты. В лёгких. В голове. Внутри.
Это всё равно, что в последнюю минуту жизни ощущать на языке тающий, как собственная жизнь, молочный шоколад. Ощущать, как он вязко пачкает нёбо. Как свинцовые мотыльки оставляют за собой болезненные следы, а единственное, что у тебя остаётся – это плавящаяся во рту крупица удовольствия. [Последняя].

Тут слишком жарко. И глаза слезятся от яркого солнца – очки остались там, а здесь таких не выдают. Я запомнил ту девушку, что подошла ко мне несколько минут?.. часов?.. жизней?..спустя… Я запомнил её. Её тёмные волосы и невозмутимый взгляд. Её звенящий неприятный голос. Её идиотскую фразу:
- Ты чего-нибудь хотел?
Абсурдно.
Потому что.
Да, чёрт возьми.
Хотел.
Хотел обычного детства в обычной семье. Хотел любящих родителей. Ничего не понимающих, и не способных понять, друзей - обычных. Хотел большой любви и долгой жизни. Хотел…
- Мелло.
- Он остался там. Ты можешь попросить.
- Могу? В таком случае… Предрассудки. Пусть они отпустят его. Пусть ему станет хоть немного легче…
- Ты мучаешь его сам.
- Я?
- Чувство вины.
- К чёрту… Об этом можно попросить?
- Не богохульствуй. Можно.
- Ему станет легче?
- Да. Совсем скоро. Здесь. Вы ещё увидитесь.

Полицейские до последнего момента не хотели стрелять в голову. Мотыльки пронизывали сердце, больше десятка пуль прошли рёбра – насквозь. Аккуратными алыми каплями жизнь стекала на асфальт, маленькими струйками под кофтой. Почти нежно.
Будто они боялись меня. Боялись выстрелить в голову. До последнего.
Когда дым сковывает лёгкие. Когда жизнь крупицами уходит из тела. Когда мотыльки пронизывают тебя один за другим. Хочется рассмеяться от собственной глупости, потому что последними мыслями в тот момент в голове мелькает всего одна фраза. [Game Over].

@темы: жучиный со.Ок, Драбблы, G, Фанфики

---

Голосуем, товарищи!=)

[L~KIRA]

0

Вопрос: Какой рейтинг в фиках Вы больше предпочитаете?

1. G		3	(0.95%)
2. PG		1	(0.32%)
3. PG-13		18	(5.71%)
4. R		53	(16.83%)
5. NC-17		165	(52.38%)
6. NC-21		75	(23.81%)
Всего:		315

@темы: Голосование

---

[Sonntam]

Название: Он что-то вроде
Автор: Sonntam
Бета: Мировега
Персонажи: Мелло
Рейтинг: PG
Жанр: виньетка
Дисклеймер: Все принадлежит кому оно принадлежит. Пятница Мелло
От автора: С Днем Рожденья

Он что-то вроде...
Он что-то вроде гнева, застывшего, заплывшего, затекшего и огнеопасного.
Он что-то вроде силы. Жженого сахара со вкусом взрывчатки, со звуком снимающегося с предохранителя пистолета.
Он что-то вроде интереса. Ку-ку, смотри-ка, у меня есть пистолет, а у тебя нет. Куда, по-твоему, полетит птичка?
Он что-то вроде неудачи. Не «ах-черт-на-меня-в-пятницу-тринадцатого-насрала-птичка», а когда ты сплющенный в консервной банке думаешь «ах-черт-сегодня-же-пятница-тринадцатого» и в твою машину врезается еще одна, и на остатках руля висят твои мозги.
Он что-то вроде безумства. Немного, ровно настолько, чтобы ему один раз смотрели в глаза и все возражения застревали в горле. Он что-то вроде страха.
Он что-то вроде смерти.
Он – начало твоего падения.

@темы: Sonntam, Драбблы, PG, Фанфики

---

Стоит ли продолжать?

[radomskaya]

АВТОР:  _Татиус_ ([email protected])
НАЗВАНИЕ: Undergraduate
ФЕНДОМ: Death Note
РЕЙТИНГ: R
ЖАНР: POV L; AU
СТАТУС: в процессе;
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: L/Light;
САММАРИ: L – обыкновенный студент университета. Вернее не_обыкновенный, но к его странностям все на столько привыкли, что больше это уже не кажется не обычным. Да к тому же рок-звезде по статусу положено привлекать к себе внимание, не так ли? Тут, как на зло, в университет переводится новичок по имени Ягами Лайт. Больше ничего не скажу. В последствии появятся ещё персонажи.
ДИСКЛАМЕР: никакой выгоды не имею, пишу для развлечения, права на героев принадлежат не мне;
ОТ АВТОРА: автор сошёл с ума/лечению не подлежит;

Preface

Broken One

Я сломан.
Вода мерно капает из крана, раздражая рассеянное внимание. Кафельная плитка ещё содрогается от встречи с костяшками пальцев. Или мне кажется, что стена пошла волнами? В любом случае рука отдаёт ноющей болью.
Холодная вода немного остужает пыл, омывая пальцы колющей прохладой.
Многоуважаемый Эль, поздравляю вас! Вы начинаете сходить с ума и уже предприняли попытку разгромить своё жилище – мозг немилостиво глумился над эмоциями. Он всегда преобладал над чувствами. На людях разум всегда умел «спрятать» истинного Эля. Того, который сейчас стоит полуголым, сгорбившись над умывальником. Того, кому не нужны лишние взгляды и внимание, того, кому не нужны похвалы за лучшую успеваемость в университете, того, кому не нужно уважение только за то, что у него много денег, того, кому не нужна любовь только потому, что он вокалист рок-группы.
Всего этого ему с лихвой хватало. Всё это надоедало до колик. Всё это вызывало отвращение, но Эль ничего не мог с этим поделать.
Ведь он не в состоянии заставить сотню-другую человек начать думать так же, как и он?
Пальцы уже начали коченеть, когда худощавый юноша повернул кран и, взяв в руки полотенце, обмотал махровую ткань вокруг кисти.
А всё из-за чего? Из-за какого-то дурацкого сна. Мало того, что господину Лаулиету не так уж и часто удаётся выспаться, так ещё и кошмары преследуют постоянно. Пару ночей назад ему может, и удалось хоть немного поспать, но вот сегодня, как назло перед зачётом – сон даже не думал посещать его. А когда Морфей всё же соизволил утащить несчастного Эля в своё тёплое логово, чья-то чёрная лапа схватила его за трахею, раз, за разом заставляя задыхаться, хрипеть от страха и покрываться холодным потом. Парень уже было, подумал, что тут ему и кранты, как реальность вернулась сама собой. Правда, несколько секунд мир всё же не желал приобретать реальные черты, которые бы не двигались и не расползались в разные стороны, но усилием воли Эль всё же заставил взять себя в руки и сосредоточить своё внимание.
Этот бредовый сон, который оставлял после себя горьковатый вкус страха. Он заставлял прагматичного Эля пугаться собственной тени на пути в ванную, заставлял его сжиматься в комок и боязливо семенить по коридору, что бы рукой быстро найти выключатель и, юркнув в ванную комнату закрыться там, представляя себе, что сквозь белую дверь никто не сможет пробраться. А потом злобно ругать себя за глупость и за детский страх. Ведь только дети боятся темноты?
Только вот ты, Эль, совсем не её боишься. Тот, кто так страшен тебе, преследует тебя повсюду, и ты ничего не можешь с этим поделать вот уже сколько лет.
Сколько ты ещё будешь убегать в ванную, и скрываться за белыми дверями?
Он не знал. Знал только, что всю ночь проведёт в ванной комнате, сидя на кафельном полу. И только когда первые лучи рассвета заалеются на небосклоне, он позволит себе выйти из своего импровизированного убежища, что бы приготовить себе приторный кофе, словно бы в отместку за свою слабость.
Так продолжалось каждую ночь. Так будет завтра. И послезавтра. И через месяц. Если к тому времени Эль всё же не сломается окончательно под гнётом зверских воспоминаний.
А пока он сидит на полу, словно сломанная фарфоровая кукла и пытается отогнать от себя чёрную руку.

@темы: L,, Грустное, R, Фанфики

---

[Воинственная Печенюха]

Название: Лучшая роль второго плана
Автор: Мэлониэль
Рейтинг: G
Персонажи: Мацуда
Жанр: драббл, POV Мацуда
Предупреждения: нет
Дисклеймер: Не претендую.
От автора: Мой взгляд на этого немаловажного персонажа.

Моя роль в этой истории -роль второго плана

Моя роль в этой истории – роль второго плана. Наверное, есть что-то хорошее в том, чтобы наблюдать, как вершится новая легенда, немного со стороны. Так лучше видно. Ведь кто-то же должен сохранить память об этом.
Странно жить после всего, что случилось – жизнь кажется какой-то бестолковой. Но я живу. Я не должен умереть красиво, моя роль – роль второго плана, и уж лучше бездарная жизнь, чем бездарная смерть. В конце концов, я могу себе это позволить.
Я могу себе позволить быть посредственностью, ведь никто и не ждет от меня чего-то другого. И вобщем-то, это не так уж плохо, потому что в отличие от Героев, я все еще жив. И я могу видеть в мире что-то большее - что-то, чего не могут увидеть те, кто просчитывает на три хода вперед.
И я живу, и я вижу. Вот только когда закрываю глаза, память, сволочь, настойчиво подсовывает мне одно и то же воспоминание:
Свет падает так, что невозможно разглядеть его лица. Я подхожу ближе. Он не похож на падшего Бога. Он похож на мертвого преступника. Только это и есть правда.
Думаю, я поступил правильно.
Да, моя роль в этой истории – всего лишь роль второго плана. Но это лучшая роль второго плана.

Истории еще известны фики о Мацуде? Очень нужно.

@темы: Мэлониэль, Драбблы, Вопросы, G

---

Второе пистьмо

[=Matt=]

Название: Поздравление.
Ник автора: =Matt=
Фэндом: Death Note
Рейтинг: G
Жанр: angst
Пейринг: Мэтт, Мэлло
Статус: завершен
Disclaimer: Естественно мне ничего не принадлежит...
Предупреждение: нет
Комментарий автора: Мое личное поздравление Мэлло.


Ты никогда не любил дни рождения. По-твоему это лишняя тратоа времени, ведь нет смысла отмечать тот факт, что ты стал на шаг ближе к смерти. Я тебя понимаю, и тоже не отмечаю этот "праздник". Но каждый раз, когда наступает 13 декабря, я не могу не поздравить тебя с этим днем, хотя и хорошо знаю, что ответом на это будет лишь твой хмурый взгляд. Тебе всегда было плевать на все традиции и предрассудки, ты никогда не заворачивался из-за таких мелочей. Но мне важно именно в этот день еще раз, пусть даже ты и не услышишь, произнести: "С праздником, Мэлло". Зачем? Не знаю. Для меня важно все, что с тобой связано...
Пафосно? Да, и, пожалуй, даже слишком. Я вообще склонен все упрощать, но не в этот раз.
Я хотел бы тебя увидеть, и сказать все это тебе лично, но не знаю где ты и с кем ты сейчас.
Я часто вспоминаю те счастливые детские дни, когда мы были еще маленькие и верили в чудо праздника. Тогда было действительно хорошо и весело, но теперь мы выросли, и давно уже разучились искренне радоваться каждому прожитому дню.
Тогда, еще в приюте, мы любили дарить друг другу кучи подарков, и каждый год дожидались этого момента.
Что мне теперь тебе подарить? Опять же не знаю. Наверное, нет подарка действительно достойного тебя, и поэтому, сегодня я подарю тебе это письмо. Это самое малое что я могу сделать, и самое малое что я хочу сказать...
Желаю удачи, ведь она всегда так тебе нужна...
Не забывай меня.
Твой Мэтт.

@темы: =Matt=, G, Фанфики

---

Тухлые помидоры не помогут, аффтар - графоман ^^

[Степной волк?]

Название: И невозможное возможно
Автор: Чиффа
Бета: Пила
Фэндом: Death Note
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Лайт/L
Жанр: Angst
Дисклаймер: Я - не я, "тетрадка" - не моя
Саммари: Грустное повествование о последней любви. Во как!

Тык-тык

Тебя не учили показывать свои чувства, ты все скрываешь, ты все привык скрывать, кроме, пожалуй того, что… ты не можешь себе позволить даже улыбнуться, но ты сам выбрал себе такую стезю. Ты гениальный детектив, ты многое совершил по пути к этому моменту, и вот теперь, вдруг, внезапно, ненароком случилось то, чего ты уже и не ждал в этой своей жизни. Но случилось слишком поздно.

Уже поздно пытаться повернуть назад, ведь назад дороги нет, и никакой хладнокровный план не может успокоить твое бешено колотящееся сердце. Позади – твое прошлое, а что впереди?

О, как тебе нравилась эта глупенькая Миса-Миса. И эти встречи. Только тогда ты мог почувствовать, что в груди Лайта, твоего Киры, бьется человеческое сердце. Но ты обманывал себя. Везде расчет, каждый человек – пешка, чувства – как связующая нить между хитроумными ходами. У этого человека не было ничего, чем он не смог бы пожертвовать. Но это ты понял позже, пожалуй, слишком поздно.

Когда ты полюбил его? Тогда, когда впервые начал подозревать слишком уж безупречного молодого человека? Когда встретился с ним взглядом на вступительном экзамене? Когда? Кто знает… Точно не ты. Безупречный L неможет даже предположить – как забавно. Только вот тебе совсем не смешно, пусть смеются другие.

Ты не знаешь когда, но знаешь почему. Ты не распрощаешься ни за какие сласти мира со своей уверенностью в том, что эту партию играешь именно с ним. Он – первый, кто мог сравниться с тобою. И, может быть именно из-за этого, пламенный цветок расцвел в твоем сердце. Благодарность судьбе за то, что встретил равного партнера для игры, переросла в… то, во что переросла.

О, ты с трудом сдерживал биение своего глупого сердца когда заключал его под стражу. И он знал, что когда-нибудь ты выпустишь его из каменного плена. Потому что ты гений, но все-таки человек. А потом потянулись эти жуткие дни, когда ты сам сковал себя одной с ним цепью, проверяя на прочность и себя и его. Его хитрость и свое сердце. И ты проиграл, хотя так же как и он не любил проигрывать.

Цепь, соединяющая ваши руки, была отброшена прочь, но еще более крепко привязало тебя к нему твое сердце. Такой же, как и у всех других людей, комочек плоти. Глупое, глупое сердце.

А потом раздался стук в твою дверь. И ты равнодушно поглядел на часы. Далеко за полночь – в это время совершаются самые темные дела. Только нет такой тьмы, которую бы не развеял огонь в твоей душе, огонь разума и любви. И ты сказал:

- Войдите.

Тихие шаги, приближающиеся к твоему креслу, легкая тень на полу, тихий шепот над ухом, и ты готов вздрогнуть от неясного сомнения, но ты привык выглядеть спокойнее, чем есть на самом деле.

- Думаешь о Кире? – вопрос.

А ведь и впрямь думаешь о нем этой черной, как помыслы преступника, ночью, думаешь только о нем, но не как о враге и даже не как о партнере, а как о… человеке? Осталось ли в его глазах хоть что-то человеческое? Ты хотел бы заглянуть в них сейчас, но кругом царит мрак, лишь огни города немного растворяют напавшую на комнату тьму. Его дыхание еще ближе, и ему явно все равно, ответишь ли ты на его вопрос или нет. Ты молчишь.

- А мне вот не спится… - в голосе насмешка. – Тебе, судя по всему, тоже. Даже не ясно как это ты еще не разгадал Киру при таком-то усердии.

Ты молчишь. Есть ли смысл отвечать?

Неожиданно холодные пальцы скользят по твоему лицу.Застывают на теплых губах, сползают к подбородку, заставляют тебя поднять голову. Ты не видишь его глаз, и не чувствуешь какой огонь горит в них сейчас.Тебе немного интересно, до каких границ зайдет сам Кира в этом вторжении в чужой покой. Ты мог бы сейчас ударить его, но зачем? Он скоро уйдет и сам, а пока…

Холодные губы, как будто он уже не человек, а шинигами?,настолько холодны его губы, они накрывают твои, такие теплые и сладкие. Поцелуй длится мгновение. Всего одно, а могло длиться и дольше, но ты не хочешь, ты не понимаешь зачем.

- Будешь конфетку? – Ты отворачиваешься, хватая со столика и запихивая за щеку конфету – самый привычный для тебя способ успокоиться.

- Нет. Хотя…

И вновь холодные губы накрывают твои такие теплые, и ты уже не можешь противиться опьяняющей ласке, и крепкие руки обнимают тебя за талию,и ваши языки борются за липкую начинку конфеты… Ты молчишь и переводишь дыхание. Лайт где-то рядом, наверняка смотрит на тебя с презрительной усмешкой, если хоть что-то видит в этой темноте. А ты в растерянности, ведь ты с детства не любишь глупых шуток, и, наверное, это происшествие заставит тебя невзлюбить их еще больше. Его холодные руки все еще сжимают твою талию, вдруг рассеяно замечаешь ты.

Ягами легко подхватывает тебя на руки и несет куда-то. А, ну да, кровать…

Тихий смешок.

- Такой великий детектив и такой легкий…

Пальцы скользят по твоей груди, проводят по животу. О, боги, пускай даже боги смерти, как мешает тебе эта одежда. Ты не можешь почувствовать до конца всю эту ласку, может быть последнюю, прежде чем Лайт вернется в свои комнаты.

- Что тебе нужно? – голос твой стал хриплым, но ты еще можешь убедить себя, что твое горло пересохло от той конфеты. Ты обещаешь себе никогда больше их не есть, а между тем… Твой любимый человек рядом и ты прямо-таки обязан радоваться. Но радоваться не получается – его пальцы проскальзывают под твою одежду и не получается чувствовать уже ничего кроме…Легкий поцелуй в краешек губ, а ты лежишь, такой теплый и беззащитный и даже не можешь остановить это действо. Не хочешь. Резко вспыхнувший свет маленькой лампы заставляет тебя зажмуриться, но все твои печали вознаграждены сполна видом Лайта в полу расстегнутой рубашке. И твои тонкие и теплые пальцы тянутся к нему, но опускаются на полпути. И никакой насмешки нет в его глазах, глазах победителя. Хотя почему? Разве победил он?

- Такой великий детектив и такой недогадливый. - Он улыбается, расстегивая рубашку и стягивая ее с себя, медленно, пожирая тебя глазами. Твои руки, уже как будто действующие сами по себе, обвивают его шею,притягивают его к тебе.

- Но-но! – строго заявляет он, осторожно выворачиваясь из твоего не смелого объятия. Тебе становится дико неприятно, ты ожидаешь, что он сейчас рассмеется и скажет что-нибудь про то, что шутка по-видимому удалась. Только вот вместо хлестких слов ты чувствуешь, как он начинает медленно тебя раздевать. Холодные пальцы скользят по твоей бледной коже, заставляя ее покрываться мурашками, а тебя – легонько вздрагивать. Пальцы его возятся с пуговицами на джинсах, по-видимому, руки его дрожат не меньше, чем твои, сейчас яростно мнущие одеяло.

- Помочь? – Сухо спрашиваешь ты. Эти слова стоили того, чтоб их произнести, поскольку удивление Лайта трудно описать словами. Или он опять играет с тобой? Ты мягко отстраняешь его руки и, справившись с застежками, стягиваешь джинсы, глядя исподлобья на своего противника.

А потом…

Общее тепло двух обнаженных тел, соприкасающихся друг с другом, его холодные пальцы на твоей бледной коже, поцелуи, слаще всех конфет, всех тех которых тебе довелось попробовать, и нежные ласки, и…

а потом…

Холод его пальцев внутри тебя, и ты извиваешься на простынях, чувствуя его руки там, где им вовсе не положено быть, и ощущение полного слияния, когда он медленно входит в тебя, и твои широко распахнутые глаза и резкими толчками вырывающийся из легких воздух, и липкий пот на твоей коже, и его глаза в нескольких дюймах от твоих. Глаза победителя.

А потом…

Рассвет ты встречаешь один. Сидя у распахнутого настежь окна. Идет дождь, падает на землю упругими струями. Ты любишь своего Киру. Ты готов отдать ему все… Ты отдал ему свое тепло – недаром так мерзнут кончики пальцев. Неизвестно за что ты сделал ему такой дар. Вопреки всему. И ты понимаешь, что даже эта ночь была еще одним его ходом к победе. Да разве он победил? Еще не все потеряно, но…Это был еще один его ход и ты этот ход разгадал. Ты бессилен, ты не можешь поднять меч на того, кто подарил тебе…

Ты должен следовать его плану. В его план входит твоя смерть. И ты стоишь на крыше под дождем, как всегда сутулясь, глядя из-под падающих на лицо волос на раскинувшийся внизу город. Звон колоколов,тризна по тебе? Медленно холодеет тело, и только сердце еще продолжает биться. Биться во имя всего того счастья, что довелось тебе испытать. Ты слышишь шаги за своей спиной. Ты бы узнал их из тысячи других, если бы это требовалось…Струйки воды сбегают по твоим волосам.

И вот вы уже внутри, он сушит свои волосы, потемневшие от воды… а ты просишь позволения быть у его ног… он не поймет, как не понял итого, о каком колокольном звоне ты говорил, но ты все равно благодаришь его за все то, что он подарил тебе. За хорошую игру, за то, что был хорошим другом, зато что. Ты смотришь на его снизу вверх, и во взгляде твоем теплится радость.Ты свой выбор сделал…

И когда ты лежишь на полу, а сознание твое слабеет, и его руки вновь прижимают твое теплое худое тело к нему, он улыбается, дьявольски, торжествуя, и слова, которые он произносит, складываются в нелепые попытки изобразить скорбь. Ты хочешь ему что-нибудь сказать, но он не видит тебя, он видит лишь поверженного врага. Тебе остается только смотреть в его счастливое лицо и умирать…

Ты не сделал его счастливым при жизни, но твоя смерть стала для него счастьем.

Он победил тебя.

@темы: ~А Хули аКа Чиффа~, PG-13, Фанфики

---

Первый раз в сообществе, всем моё здравствуйте!

[Лар аэн]

1. Название: Чего ты хочешь?
2. Имя автора: Лар'аэн
Посвящается:
самому лучшему в мире Loki Jr.
и дорогой *lee
3. Рейтинг: PG
4. Жанр: angst. Маленькая драма с привкусом мазохистской радости. POV Лайта
5. Персонажи: Ягами Лайт, L
6. Дисклеймер: права справедливо поделены между Ооба, Обата и моим малкавианским воображением.
7. Размещение: если предупредите и укажете меня, как автора, – где угодно
8. Примечания и благодарности: спасибо тем, кто это прочитает, тем, кто это прокомментирует, в общем, всем вам!
9. Предупреждение: на взгляд автора, Лайт ООС. Так что это фик не из разряда "Как это было, но нам не показали", а "Как это могло бы быть".
10. Саммари: не удивляйтесь отсутствию Рюука. Действие подогнано под реальную дату рождения L и поэтому происходит в то время, когда Лайту принадлежала Тетрадь Рем.

Снег. Ранний и неожиданный, ведь ещё октябрь, а белые крупинки уже лезут за воротник, и я никак не могу избавиться от ощущения, что кто-то трогает мою шею холодными липкими пальцами.
Меня передёргивает. Отвратительно. Слишком тороплюсь попасть домой, в сухость и тепло, и поэтому несколько раз роняю ключи. Это только усиливает чувство, что что-то идёт не так, я отчего-то злюсь сам на себя и швыряю куртку прямо на пол.
Пусть. Все решат, что у меня проблемы в учёбе, а они должны быть. Я же нормальный японский студент.
Совершенно нормальный. Невесело ухмыляюсь. Обещанных Рюуком кошмаров не было и, как я думаю, не будет. Только плечи тяжёлые, будто я надел огромные рыцарские наплечники и переоценил свою силу.
Мучайся, мальчик, пока не научишься. Не привыкнешь, не станешь сильнее. Но к тому времени осанка у тебя будет, как у этого гениального пугала.
Что за глупые мысли... Захожу в свою комнату и некоторое время стою, уткнувшись в закрытую дверь лбом и крепко зажмурившись. Спать, скорее лечь спать и не думать о...
- Что-то случилось, Ягами-кун?
У меня перехватывает дыхание от возмущения, когда я разворачиваюсь и вижу его сутулый силуэт на фоне окна.
- Ты что, прятался за занавеской?
- Я даже поздоровался, Лайт-кун, - говорит он. - Ты просто не услышал.
- Думаешь, я ожидал кого-то увидеть? Кто вообще пустил тебя в мою комнату?
- Саю предложила мне подождать здесь. Она сказала, ты не будешь против.
Шиплю сквозь зубы. Эта его манера лезть в личную жизнь просто бесит! Он не понимает, что это Япония, что здесь непозволительно вести себя подобным образом?!
Стараюсь дышать спокойней, прохожу мимо L и сажусь за стол, потирая виски. Чувствую затылком его взгляд, но это уже не раздражает, напротив, превращается в игру - возможно, даже в молчанку. Пусть думает, что я устал и...
- У тебя напряжены плечи, Лайт-кун. Я бы посоветовал тебе массаж и сладкий чай с корицей.
Что-то не так. Он ведёт себя иначе, неправильно и непривычно, но я пока не могу определить, в чём именно разница.
- Зачем ты пришёл? - медленно, как бы нехотя, оборачиваюсь к нему. L смотрит на меня, смешно наклонив голову к плечу. У маленьких котят есть такая привычка, но сравнивать L с чем-то подобным - идиотское занятие. Улыбаюсь, и тут же он принимает обычную позу, вот только есть в ней плохо скрываемое напряжёние.
И я всё ещё не понимаю, в чём дело.
- Ты несколько дней не появлялся у нас, Ягами-сан говорит, что у тебя проблемы с учёбой. Но в деле появились довольно-таки интересные детали... - L устремляет свой взгляд в потолок. - Я хотел узнать, когда ты сможешь прийти.
Новые детали? Что ещё за сюрприз? Или это очередная его провокация? Впрочем, будь это проверкой, он бы выложил мне всё прямо сейчас, а он явно хочет, чтобы я появился в офисе... надо прийти. Если это не уловка, я рискую упустить что-то важное.
- Думаю, завтра я снова вернусь к работе, Рюдзаки. В университете был небольшой конфликт с молодым преподавателем, мы не сошлись во мнениях относительно нового проекта.
- Всё уладилось? - L продолжает пялиться в потолок. Что он там хочет увидеть?
- Да.
- Всё уладилось, - повторяет L, на сей раз утвердительно, и мне снова становится не по себе. Я вдруг понимаю, что меня смущает. Он слишком задумчивый. Не размышляющий, не выстраивающий стратегии и логические цепочки, не анализирующий, а именно задумчивый.
Вряд ли что у него что-то случилось в семье. В принципе непохоже чтобы она у него была, а если и есть, то непохоже, чтобы он был прочно с ней связан. О чём он...
- Тогда до завтра, Лайт-кун, - он делает пару шагов к двери и останавливается. - Сегодня у вас шумно.
- У подруги Саю день рождения, - я пожимаю плечами. - Они, наверное, собираются вместе куда-то идти.
L смотрит на меня стеклянным взглядом и, кажется, что-то обдумывает. Меня нервируют вот такие неловкие паузы, тишина, повисающая в воздухе, становится мёртвой, липкой, похожей на снег, падающий за ворот.
- Когда у тебя день рождения, Рюдзаки? - спрашиваю только, чтобы не продолжать молчать.
- Через два дня, - он отвечает слишком быстро, и мне наконец-то становится ясно, о чём он думал всё это время.
И от этого в новой паузе ещё больше неловкости, чем в предыдущей. Он снова наклоняет голову, а я трусливо перевожу взгляд на сломанный грифель карандаша, который я забыл смахнуть со стола в мусор.
- Я всё-таки пойду, Лайт-кун, - когда L нарушает наше молчание, мне вдруг становится противна моя странная трусость, и я задаю этот совершенно не оправдывающий прошлое моё безразличие вопрос:
- Ты чего-нибудь хочешь, Рюдзаки?
В его взгляде появляется неудовольствие, но потом оно вдруг сменяется растерянностью. L ссутуливается ещё сильнее и, наконец, заявляет:
- Нет, Лайт-кун. Ничего. До завтра, - неуклюже машет мне рукой и выходит из комнаты.
От хлопка закрываемой двери я вздрагиваю.
Я привык к тому, могу всё. Что нет чего-то мне недоступного и неподвластного. И только этот взъерошенный неряха раз за разом ставит меня в глупое положение, заставляет чувствовать себя беспомощным и загнанным в тупик.
Появившееся сегодня сочувствие смешивается со старой неприязнью. Начинает болеть голова.
И, когда я, ложась спать, накрываюсь одеялом с головой, ощущение собственной бесполезности не даёт мне уснуть очень долго.

Все, кроме нас, уже разошлись, за окнами темно. Снежинки кружатся в свете фонаря, но для меня в этом нет и толики привлекательности. Мне лишь становится ещё неуютнее, а стук клавиш за спиной служит пищей для дурных мыслей.
Такое чувство, что я заразился ими от L, будто завтра мой день рождения, а не его, и будто бы это у меня не будет ни подарков, ни праздника, лишь сухое "Поздравляю" от Ягами Лайта и какая-нибудь глупость от Ватари...
Дьявол! Определённо, эта погода действует на меня угнетающе. Будь за окном сухо и солнечно, я бы ни за что не стал переживать по поводу того, получит L плюшевого мишку на день рождения или нет. Хотя начерта ему плюшевый мишка...
- Лайт-кун, могу я попросить тебя не царапать ногтями по стеклу? Это довольно-таки неприятный звук.
Поспешно убираю руку и с трудом подавляю желание начать грызть ногти. Мысли о завтрашнем дне приобретают свойства невроза, и, вероятно, я не смогу от них избавиться, если не придумаю, что подарить этому придурку.
Отхожу от окна и, стараясь выглядеть как можно доброжелательнее, зову его:
- Рюдзаки!
- Ммм? - он даже не прекращает стучать по клавиатуре. Сдерживаю усталый вздох и спрашиваю:
- Есть что-нибудь, чего бы тебе очень хотелось?
Руки L замирают над клавишами, но на меня он по-прежнему не смотрит.
- Ну, Лайт-ку-ун, - как будто издеваясь, тянет он, - мне хочется закончить это дело. Хочется, чтобы Кира перестал убивать людей. Вот и всё.
- Что, совсем ничего? - говорю я, и вопрос этот звучит невероятно глупо. Впрочем, L это игнорирует.
- Совсем ничего, Лайт-кун. Считай, что я счастливый человек, - он слегка поворачивает голову и косится на меня одним глазом. Его губы кривятся, будто он пытается состроить какую-то сложную гримасу, по крайней мере, так мне кажется в первое мгновение.
В следующее мне кажется, что он так улыбается.
А потом мне кажется, что я сошёл с ума. И виной этому одна-единственная ненормальная мысль, которую я гоню от себя прочь, а вместе с ней уходят и прочие мысли. Я как пустая скорлупа, безжизненный и жёсткий, а ещё такой же бесполезный.
Я глупо стою, а он снова начинает стучать по своей проклятой клавиатуре. Потом поднимает голову и, покусывая большой палец, мямлит:
- У меня будет к тебе небольшая просьба, Лайт-кун, - я дёргаюсь, как деревянная марионетка, L расценивает это как согласие и продолжает: - Не говори остальной команде о моём дне рождения. Они к нему совершенно не готовы, так что им будет неудобно.
Я механически киваю. L снова склоняется к монитору, не обращая на меня ровно никакого внимания, и я не нахожу ничего лучше, чем сомнамбулически неуверенно пройти мимо него и отправиться в свою комнату.
Теперь я кажусь себе холодно-скользким, немного размякшим, как тающий на подоконнике снег. Кто-то забыл закрыть окно, может быть, даже я, но сейчас мне это безразлично.
Я не вижу никакой разницы между морозным воздухом в комнате и тем, что творится у меня внутри. Только мысль, которую я упорно загоняю в глубину себя, копошится и скребёт изнутри маленькими кривыми коготками, обдирая хрупкую изморозь.
Меня заполняет пластинками льда, начинающими таять и превращающимися в отвратительную жижу.
Я противен сам себе. А виноват в этом - он. А если быть честным, то никто не виноват.

Сегодня третий вечер моих метаний, считая тот, когда я узнал о дне рождения L. А я всё ещё не придумал, что же ему подарить.
Бессмысленно брожу по комнате. Где-то на границе чувств и мыслей проскальзывает удивление этой лёгкости, охватившей меня сегодня. Ничего не давит на плечи, нет боли в висках. Подхожу к окну и некоторое время гляжу на удивительно пушистый снег, укрывающий землю. Он сегодня шёл с утра и до...
Рука замирает над блокнотом, который я собирался взять. Я чувствую лёгкий шок. Я растерян.
Я не помню, что я делал весь день.
Меня прошибает холодный пот. Лихорадочно вспоминаю болезни, при которых развивается амнезия, и нервно листаю страницы блокнота, когда из него выпадает маленький конверт.
Которого я никогда туда не клал. Что происходит? Что происходит со мной?!
Непослушными пальцами подбираю конверт с пола и стараюсь даже не думать о том, что там может находиться...

...чего я боялся?..

...я поднимаю руку и, поколебавшись секунду, осторожно стучу в дверь. Никогда не видел, чтобы Рюдзаки спал, но 11 вечера - это 11 вечера, и мне было бы неловко его разбудить. Даже с такими новостями.
Но дверь открывается.
- Что-то случилось, Лайт-кун? - он отступает на шаг, собираясь пригласить меня в комнату, но я нетерпеливо и, пожалуй, невежливо отталкиваю его, захожу и закрываю дверь.
- Я придумал для тебя подарок.
Лицо нахохлившегося Рюдзаки выражает усталость и вежливый интерес. Так маленькие дети глядят на родителей, которые вместо долгожданного щенка принесли им игрушечную железную дорогу.
- Киры больше нет. Я сам убил его.
В расширенных от недосыпания глазах мелькает какая-то эмоция и вновь исчезает. Похоже, Рюдзаки думает, что это глупый розыгрыш, и я тороплюсь рассказать ему всё:
- Для убийства нужно было просто записать имя жертвы в тетради. Тетради Смерти. Это звучит невероятно, но она действительно существовала, и её хозяевами были настоящие боги смерти! У Киры была такая Тетрадь!..
Рюдзаки перебивает меня:
- Кто он?
Я непонимающе смотрю на него:
- Бог смерти?
- Кира, - кажется, он всё ещё не верит мне. Я до боли сжимаю кулаки, прежде чем сказать:
- Я.
Выражение лица Рюдзаки мгновенно меняется. С полминуты он что-то прикидывает в уме, а я стараюсь сдержать нервную дрожь. Потом его сутулые плечи расслабляются, и он наклоняет голову к плечу, рассматривая меня. Какой знакомый и смешной жест...
- Ты сжёг тетрадь? - его слова полны уважения. И это чертовски приятно после всего, что я испытал за последние дни.
- Обе тетради. Их было две.
Он понимающе угукает и подносит к губам указательный палец:
- А... Миса-сан?..
- Ничего не помнит. Я тоже ничего не помню. Пришлось оставить себе записку в блокноте, - одна фраза цепляет другую, кажется, объяснять я буду до самого рассвета.
К счастью, Рюдзаки это понимает.
- Это долгий рассказ, Лайт-кун. Думаю, тебе не следует стоять в дверях, - он подходит к столу и делает приглашающий жест рукой. - Садись, я как раз собирался пить чай.
Он берёт заварочный чайник и некоторое время будто бы взвешивает его в руке. Я не понимаю, почему он молчит, и мне вдруг не хочется подходить к нему. Мне вспоминается снег за воротником куртки и кажется, что всё...
- Зря, - Рюдзаки разливает чай в фарфоровые чашки. - Зря ты меня не позвал. Мне было бы интересно увидеть Тетрадь. Но всё равно...
Он подходит ко мне и протягивает руку:
- Это самый лучший подарок в моей жизни, Лайт-кун. Самый лучший подарок от самого лучшего друга.
Не в силах сдержать улыбку, я пожимаю его руку.
- Я рад, Рюдзаки. Надеюсь, к чаю есть торт?
- Не просто к чаю, Лайт-кун. К чаю с корицей, - он многозначительно поднимает палец вверх, как будто чай с корицей - символ могущественного божества.
Я чувствую себя полным идиотом. Радостным до безобразия безумцем.
Не знаю, на то ли я променял власть над миром, но тяжесть с моих плеч исчезла окончательно.
Постоянно сужающиеся рамки, в которые я загонял себя всё это время, - тоже.
И если это и есть сумасшествие - возможно, оно придётся мне по нраву.

I'll face myself
To cross out
What I've become,
Erase myself
And let go of
What I've done (с)

@музыка: Linkin Park - What I've Done

@темы: Лар аэн, Веселое, Грустное, PG

---

[Lorgo]

Название: «Я иду».
Автор: Лорана
Бета: Серая Сова
Фэндом: Death Note
Категория: слэш
Рейтинг: R.
Пейринг: Мэлло и Мэтт
Жанр: ангст, deathfic. AU. POV Мэлло.
Дисклаймер: Оба и Обата зажали "Тетрадь", Сова щедро поделилась идеей для сюжета, реализация и плюшки - мои.
Саммари: память - как качели. Вперед, назад, и снова, по кругу. Время - для осознания. Отсрочка смерти - на несколько дней. Анализ - пустая трата нервов.
Выжить лишь для того, чтобы почувствовать боль потери.
Примечание: мое видение Мэтта и Мэлло может не совпадать с вашим (:

Чтобы выжить, достаточно лишь одной ошибки. Чужой. Ошибки мелкой, незначительной, исключительно дурацкой. Всего-то – неправильно написать имя, пропустить одну букву. Нацарапать на линованном тетрадном листе «Kehl» вместо «Keehl». Маловероятно, что она сделала это специально – скорее, ошиблась от страха, нервов, чувства собственной беспомощности. А я даже ничего не почувствовал – просто странно кольнуло сердце, будто на миг в него вошла острая игла. И это – все. Будто бы и не шагнула мимо меня Смерть, разминувшись с моей тропой жизни всего лишь на несколько дюймов.
Киёми Такада, Голос Киры. Твое похищение далось мне… черт возьми, мне пришлось заплатить высокую цену. Дьявол… Согласился бы я вновь совершить это, если бы знал, что этот безумный, отчаянный план, направленный лишь на то, чтобы опередить Ниа, провалится, и, более того, будет стоить мне жизни друга? Не знаю. И вряд ли когда-нибудь найду ответ. Вместо него почему-то перед глазами встает окошко в грузовой отсек автомобиля, темноволосая голова и отчетливо видный тетрадный листок – приблизительно пять на семь сантиметров, черные линии, резкая вязь чужого почерка – темно-синяя ручка, и чернила немного мажут: у буквы i слишком жирная точка, а вертикальная линия в k немного размазалась. Знакомая бумага, а имя на ней – как чужое. Может, потому что я не привык видеть его. Может, потому что я стараюсь его забыть. Может, потому что написано оно неправильно.

Назад.

– Черт! – сквозь стиснутые зубы шиплю я, но в душе, как ни странно, страха нет. Я разучился бояться – точно так же, как разучился жалеть, ценить, доверять. Дети приюта Вомми быстро взрослеют – и точно так же быстро умирают. Мы – свечи, костер из хвороста, пламя. Гореть, светить, рассеивать тьму, чтобы через короткий промежуток времени истаять, не оставляя после себя следа в человеческих сердцах. Меня не вспомнят, да и похоронить нормально не смогут – ведь по документам меня не существует. Нет на этом свете Мэлло, а уж тем более нет человека по имени Михаэль Кил. Не было. Нет. И не будет.
Я отчетливо слышу, как тикают стрелки на часах, и невольно считаю секунды. Быстро, слишком быстро… А я пока не хочу умирать. У меня есть цель. Я должен опередить этого кудрявого барана Ниа. Неужели не успею? Неужели… все закончится так? Глупо, бесславно, бесцельно?
Тридцать восемь.
Тридцать девять.
Сорок.
Игла прошивает сердце, и я падаю на сиденье, судорожно хватаясь руками за грудь. Прощай, мир. Прощай, жизнь. Я – свеча. Я – сгорел. Дотла.
Дерьмо, Кира, ты выиграл. И ты, Ниа, успел меня обскакать. Маленький несносный негодяй. Ненавижу.
Такада, я тебя проклинаю. Ты тоже умрешь здесь, слышишь?
…быстрее, быстрее, я не хочу мучиться. Я не люблю боль.
Внезапно игла… исчезает. Отпускает, и я могу вздохнуть с облегчением. Это не похоже на смерть, а я привык доверять своим инстинктам. Неужели…
Перед глазами стоит эта чертова бумажка, измазанная синими чернилами.
Не хватает буквы «e».
Слава Богу…
Странная легкость наполняет тело, и дышать становится так просто, что легкие готовы взорваться. Слабость в ногах – настолько малая цена за жизнь, что хочется рассмеяться, глядя в потолок, но что-то заставляет меня молчать и просто дышать – глубоко, часто, будто от этого зависит моя жизнь.
Я слышу разговор Такады, но слова не задерживаются в сознании, пролетают мимо ушей. Смешно – я должен быть внимательным, но сейчас это физически невозможно. Наверное, я буду жалеть об этом. Потом, но не сейчас. Единственное, что я могу понять – то, что мне надо отсюда сваливать. И это – опять мое идиотское шестое чувство. Поздно, черт возьми, слишком поздно.
Дверь открывается медленно, миллиметр за миллиметром – ровно настолько, чтобы в щель мог пролезть я, тощий юноша, которому едва исполнилось двадцать. Хорошо бы не гремели цепи, но и без этого можно обойтись.
Выскользнуть. И – бегом броситься из этого здания, к чертовой матери, лишь бы подальше. Остановиться на противоположной стороне дороги.
И через каких-то пятнадцать минут наблюдать пожар, пожирающий и полуразрушенную церковь, и фургон, и ту, что была внутри.
…все же мне чертовски не везет с огнем.

Вперед.

Все-таки вспоминать – это слишком больно. А я не терплю боли, я ее ненавижу. Почти так же, как Киру и Ниа, если не сильнее.
Слезы душат, не пропускают воздух в легкие и слепят глаза. Дети Вомми, к сожалению, не разучились плакать. Слезы – это то, что остается у них от искалеченного детства. Их я тоже ненавижу.
А еще я ненавижу квартиру Мэтта – такую пустую без него. Я постоянно путаюсь в проводах, едва не наступаю на разложенные на полу лэптопы. Это для меня чужой мир – я никогда не был столь силен в технике, как мой «полосатый» друг, хотя, конечно, мог с ней совладать. Просто мне это не нравилось, и я не чувствовал себя своим среди всех этих экранов. Сложно поверить, но в этой электронизированной квартире мне было очень неуютно – по крайней мере, до того момента, как ее хозяин возвращался в родные пенаты. Они не любили меня, эти компьютеры и причиндалы. Они угрюмо следили за мной, лезли под ноги, и, пока Мэтт не видел, пытались по-своему изгнать меня из дома. Они ревновали. Им казалось, что я отнимаю у них хозяина.
Правы ведь, черти. Он сюда больше не вернется.
Здесь теперь так пусто…

Назад.

– Больно?
– А ты как думаешь? – огрызнулся я, прикладывая к лицу очередную тряпку, смоченную травяным отваром. Пламя уже давным-давно прекратило облизывать меня, а лицо все равно горело, жгло – разве что только не пузырилось.
Ненавижу боль.
– Я не виноват в том, что ты попал в пекло, Мэлло, – Мэтт садится рядом со мной и отнимает тряпку от лица – чтобы смочить ее в отваре и самому промокнуть левую щеку и висок. На самом деле мне жутко повезло. Я чудом сохранил способность видеть.
– Знаю… ай, аккуратнее! – слишком грубое движение, и жжение становится невыносимым. Я бы орал и плакал, если бы мне позволяла гордость… или если бы Мэтт вышел в другую комнату. Но, черт возьми, он же у нас – первоклассная сиделка. Кому-то же нужно следить за «бедным Мэлло»…
Вот еще один пункт в списке вещей-которые-Мэлло-ненавидит.
Жа-лость.
– Хэй, детка, ты что, плачешь? – голос Мэтта – будничный, с нотками этой чертовой жалости и сострадания. – Перестань, потерпи немного.
– Заткнись, – буркнул я. – Засунь свою «детку» себе в задницу. Я не плачу, у меня глаза слезятся от твоего вонючего отвара.
Он качает головой, слабо улыбаясь:
– Но ведь мой «вонючий отвар» помогает, так?
Я резко отворачиваюсь.
Не-на-ви-жу, когда прав кто-то кроме меня.

Ближе.

Я лежу, закрыв глаза, а моя голова покоится у него на коленях. Он, совершенно не обращая на это внимания, играет в одну из своих приставок, изредка матерясь сквозь зубы, однако я чувствую, что он боится задеть меня рукой. Наверное, это смотрится смешно со стороны – растопыренные локти, поднятый повыше джойстик, неестественно ровная для него спина. Хочу увидеть это, но ресницы размыкать не собираюсь: во-первых, меня раздражает мельтешение его рук, во-вторых, я и так себе это представляю, в-третьих, в стеклах его очков я могу увидеть себя.
Я избегаю зеркал, стекол, отполированных до блеска автомобилей. Капюшон на голове не только предосторожность - он скрывает мое лицо, чтобы никто не мог его увидеть. Если бы не этот чертов взрыв, я бы никогда не узнал, как дорожу собственной внешностью, как важно для меня быть идеально красивым. Светлые волосы. Тонкие черты. Глаза с узкими зрачками. И теперь – шрам.
– Это на всю жизнь, да? – зачем-то спрашиваю я, сгибая ноги в коленях.
– Что? – я уверен, Мэтт даже не оторвал взгляд от экрана.
– Шрам, – поясняю я. – Это на всю жизнь?
Вопрос почему-то звучит жалобно, и я злюсь на себя. И на Мэтта заодно: это он меня спровоцировал на подобные высказывания.
А звук игры почему-то обрывается, и я равнодушно думаю: «Умер». Хотя ругани по этому поводу не слышно.
Зато в следующую секунду на мое лицо опускаются теплые пальцы, проходят по линии шрама, то ли пытаясь почувствовать его, то ли – сгладить. Я дергаюсь – скорее, от нервов, чем от боли, хотя прикосновение все еще вызывает дискомфорт, но почему-то ничего не делаю, чтобы убрать от лица его руку.
– А знаешь, Мэлло, ты и со шрамом красивый, – спокойно говорит Мэтт. Наверное, он сейчас улыбается.
Терпеть не могу неизвестность, а потому – открываю глаза. И вправду – улыбается. И очки свои идиотские не снял. На каждом стекле – по миниатюрной копии Мэлло. Светлые волосы. Тонкие черты. Глаза с узкими зрачками. Уродливый шрам от ожога, а на нем – бледные пальцы, машинально поглаживающие поврежденную кожу.
– Извращенец, – фыркаю я, отталкивая его руку, и сажусь рядом. Мэтт смеется:
– Ты же именно это хотел услышать, детка?
– Засунь свою «детку»… – привычно начинаю я, но закончить не получается. Меня тоже разбирает смех, отвратительно-истерический, потому что на самом деле мне далеко не смешно.
Мэтт, дурак, что же ты делаешь-то?..

Вперед.

Вот так мы и выдавали себя – обкатанными фразами, глупыми разговорами ни о чем по вечерам, когда я не мог уснуть от ноющей боли, а Мэтт играл в свои многочисленные игры. Мне было даже как-то спокойно рядом с ним. А он – он был как преданный щенок, который никогда не бросит своего даже не хозяина – компаньона. Иногда он со смехом говорил, что умрет за меня, и я тоже смеялся, хотя на самом деле мне было ничуть не весело. Я разучился бояться, но меня терзали плохие предчувствия.
Мэтт… я никогда не думал, что тебя убьют… прости меня…
Эта фраза навечно застряла в моем сознании – рядом с отвратительным обрывком листа из тетради смерти. Раньше я смеялся, когда мне говорили, что жить с виной на душе невероятно тяжело, зато сейчас - убедился на собственном опыте. Так-то я тебе отплатил за заботу, Мэтт, дружище. Веришь – меня действительно гложет совесть. И еще – тоска. Потому что без тебя удивительно пусто, и мне не хватает тебя, сгорбившегося перед экраном компьютера, тебя, весело смеющегося в ответ на мою ругань, тебя с твоими ласковыми руками, тебя с дурацкой заботой и вечными «Будь осторожнее, Мэлло». Так пусто. Я словно ушел в никуда, выкатился из привычного хода времени.
Единственный человек, который когда-либо был мне дорог, мертв.

Назад.

– Кофе будешь? – никакого «Доброе утро, Мэлло» или «Как ты спал, Мэлло?». Всего лишь будничный вопрос, а рука в перчатке трясет меня, цепко держа пальцами за плечо. Мэтт одет в свою жилетку – значит, выходил на улицу. Он же это жутко не любит, однако все равно пошел. Придурок.
– Ммм… – я лениво открываю глаза, пытаясь сфокусировать на нем взгляд. – Не люблю кофе. Шоколадку дай.
– Будет сделано, Большой Начальник! – смеется он и кладет мне на грудь плитку молочного шоколада. Именно того, который я люблю. Не забыл, значит.
Пока я шуршу оберткой, торопливо выуживая на свет любимое лакомство, он уходит из комнаты, а потом возвращается – с двумя кружками. Одну берет себе, и, смешно морща нос, делает глоток – наверняка обжигаясь, но не подавая виду.
– Я же сказал, что кофе не люблю, – нахмурился я, глядя на вторую кружку.
– Это горячий шоколад, – Мэтт улыбается, а стекла его очков запотевают, и он спешит протереть их перчаткой. – Все как ты любишь, маленькая принцесса.
– Заткнись, – привычно бросаю я в ответ, хотя на самом деле мне приятно. Я откусываю шоколадку, запиваю шоколадом… излишне, но вкусно. Очень.
Но спасибо я все равно не скажу.
– Мэлло, а у тебя есть какой-то план? – неожиданно спрашивает он. – Я не хочу действовать наобум, это может плохо кончиться.
Я смеряю его внимательным взглядом, а потом утыкаюсь носом в кружку.
– Будем следить за Амане – она как-то связана с нынешним Эл. И еще несколько человек у меня на примете.
– Нас слишком мало для масштабной слежки, – осторожно замечает Мэтт, но я упрямо трясу головой:
– Управимся.

Вперед.

Воспоминания – это больно. Это даже больнее, чем огонь, ласково слизывающий с лица верхние покровы эпителия. Особенно когда ты кого-то потерял. Особенно когда ты знаешь, что виноват в этом сам.
Мэтт… прости. Я не хотел, чтобы все так вышло. А ты – какого черта ты не продумал пути отступления? Какого черта ты лез на рожон? Зачем ты оставил меня, скотина?!.
…нет, это я виноват, я знаю. Просто мне очень одиноко. Очень грустно сидеть на вот этом диване и знать, что ты не присядешь рядом, усмехаясь, не обнимешь ненароком за плечи, зная, что я через секунду разорву это объятие и назову тебя извращенцем. Грустно знать, что квартира больше не огласится шумом выстрелов, которые заставят меня схватиться за пистолет, а потом выяснится, что это всего лишь твоя очередная идиотская игра. А тебе? Тебе тоже тоскливо, там, в небытие? Подожди меня, Мэтт. Немного осталось. Совсем.
У меня в руке пистолет, но я кладу его на диван. Если закрыть глаза, то можно представить, что сейчас откроется дверь, ты войдешь, сядешь рядом со мной и, положив мою голову к себе на колени, начнешь перебирать мои волосы.
С губ срывается горький смешок, а слез нет.
Время, повернись вспять…

Назад.

– Черт возьми!!!
– Мэлло, успокойся…
– Какого хрена я должен успокоиться, Мэтт?! Сколько времени мы уже провели в этой идиотской слежке, а так ничего и не выяснили! Ниа опережает меня на несколько шагов, а я ничего не могу поделать! У меня нет доступа к информации!
– Если хочешь, я взломаю для тебя базу данных…
– Нафиг мне сдалась твоя база данных, когда у меня нет ресурсов?! Черт возьми, я должен его опередить!!!
– Мэлло, хватит орать, ты сорвешь себе голос!
– Ах, прости, мамочка, больше не буду!!! Достал со своей идиотской заботой, я сам за собой могу следить!!!
– Мэлло, хватит! Ты мне все провода повыдираешь!
– Да мне посрать!!!
Честно говоря, я не хотел причинять ему вред. Просто у меня было отвратительное настроение, да еще к тому же накатывало отчаяние. Я катастрофически не успевал за Ниа, это бесило меня с каждым прожитым днем все сильнее и сильнее. Мне нужно было опередить его, я просто обязан был сделать это – за все пережитые в приюте Вомми поражения, что он нанес. А тут под ноги попались эти долбаные провода, да еще и Мэтт проявил о них больше беспокойства, чем обо мне. Руки сами потянулись к темным нитям кабелей, и я резко дернул их.
Что-то упало, хрустнула розетка, а меня будто водой окатило. Мэтт медленно поднялся с дивана, глядя на меня в упор враз похолодевшим взглядом, а руки его сжались в кулаки, будто он хотел меня ударить. Я попятился назад, споткнулся об очередной раскрытый ноутбук и навернулся, больно ударившись о крышку треклятого компьютера. Мне не было страшно, нет. Просто стало очень неуютно, будто открылось окно и подул холодный ветер.
Мэтт приближался, но из-за очков было сложно увидеть выражение его глаз. Я и не пытался подняться, а лишь вздернул подбородок и нахально смотрел на него снизу вверх: мол, давай, что ты можешь мне сделать?
А Мэтт всего лишь схватил меня за руку и дернул на себя, помогая подняться. Его губы сжались в тонкую линию, и сквозь нее даже не пыталась пробиться привычная улыбка.
– Никогда. Больше. Так. Не делай, – прошипел он мне на ухо, отпуская руку и тут же хватая меня за плечи. Лицо – очень близко, видно, как раздуваются его ноздри. Злится, хотя виду не подает. Красиво.
…и я не знаю, какой черт дернул меня его поцеловать. То ли это был порыв изощренной мести, то ли наоборот – попытка извиниться. Но – факт: я потянулся вперед, глядя в стекла его очков, и встретился своими губами с его, крепко сжатыми, но тут же раскрывшимися от изумления, чем я, собственно, и воспользовался.
У него был странный вкус, у моего Мэтта. Приторный, ментолово-мятный от сигарет и жвачек, холодный-холодный и… горький. А может, я ем слишком много шоколада и это мне просто кажется.
Его язык скользнул мне в рот, и он сгреб меня в охапку, словно боясь, что я исчезну. Вранье, конечно – дети Вомми не умеют бояться. Просто Мэтт хотел быть уверен, что я никуда не денусь – так же, как и я сам, чтобы уверить себя, схватился руками за полосатую кофту, в которую он был одет.
– Никогда больше мне не угрожай, – проговорил я, пытаясь отдышаться, когда наши губы разомкнулись. И даже не заметил, что повторил структуру его фразы, равно как и то, что он практически не давал мне упасть – я повис на нем, а он держал меня за плечи.
– Хорошо, хорошо, – согласился он, чуть улыбаясь. – Отпусти мою кофту, детка, растянешь.
– Засунь свою «детку» себе в задницу, – ответил я и рассмеялся. На этот раз – искренне.

Вперед.

Мы тогда не удивлялись – будто дали негласное обещание никогда и ничему не удивляться и соблюдали его. А о случившемся – забыли. Будто и не было ничего. Будто у меня во рту не было теперь этого горького привкуса, который не получалось заесть шоколадом, а у Мэтта не была растянута кофта в том месте, где я жадно сгреб ее пальцами. Ничего не случилось. Пустота.
Просто тогда он стал еще на чуточку нежнее. Просто тогда я стал оставлять ему маленький кусочек шоколадки на крышке одного из компьютеров. Это было как игра – молчать, не говорить ни слова, но делать что-то идиотское, так похожее на поступки тупых влюбленных героев не менее тупых американских фильмов. Нас это устраивало, не возникало ни вопросов, ни претензий. Это стало еще одной маленькой частичкой нашей совместной жизни, когда мы не занимались слежкой.
А еще появилась возможность иногда отрывать взгляд от окна, выходящего на обшарпанную стену соседнего дома, и спрашивать: «Мэтт?». И – почти мгновенно – получать быстрый взгляд, тут же вновь уходящий на экран, и уверенный ответ: «Мэлло».
Всего лишь имя. Даже не имя – дурацкая кличка, заменившая полное, настоящее, родное имя, данное матерью.
Но почему-то от нее становилось легче.

Назад.

– Мэтт? – ровным голосом спросил я, подтянув колени к груди. Подоконник был единственным местом, на котором не стояли его идиотские компьютеры, и я мгновенно занял его. Наверное, со стороны я был похож на маленького китайского божка, глядящего на мир со своего пьедестала. Разве что только головой не качал, как кукла.
– Мэлло, – он на секунду оторвал взгляд от компьютера, чтобы посмотреть на меня, слегка улыбаясь. Сигарета в его зубах тлела, и пепел едва не падал на потертый диван, на котором он сидел. В голосе – уверенность, как всегда, впрочем. И как в одно слово он может уместить столько? Тут и «все хорошо», и «ты успеешь», и «не волнуйся, пожалуйста», и «может, еще шоколада?», и еще много, много всего. И хочется верить ему. Хочется верить, что он говорит правду.
– Стряхни пепел, – прошу я, и нить слов становится хрупкой и ломкой, будто я сейчас заплачу. И мне действительно хочется это сделать. Потому что результатов все еще нет. Потому что на истерики больше нет сил. Потому что я очень, очень устал, а времени на отдых у меня совершенно нет.
– Эй, детка… – тянет Мэтт, будто надеясь меня расшевелить. А я молчу. Я не отвечаю. Потому что меня раздражает, что мой голос дрожит. Ненавижу быть слабым. – Мэлло? – на этот раз – удивление и внимательный взгляд. – Иди сюда.
Я отчего-то послушно слезаю с подоконника и на негнущихся ногах подхожу к дивану. Мэтт откладывает джойстик в сторону, осторожно берет меня за руку и тянет на себя – так, чтобы я приземлился к нему на колени. По щекам расползается жар, я обреченно прикрываю глаза, а он ласково ворошит мои волосы, и рука у него без перчатки – как и всегда, когда он дотрагивается до меня.
– Тебе нужно расслабиться, Мэлло, – хитро говорит он, пропуская волосы сквозь пальцы. – Расслабиться и получить удовольствие, а то ты с ума сойдешь, – он на секунду замолкает, а потом добавляет язвительно: От спермотоксикоза.
– Извращенец, – бормочу я, размыкая ресницы. А Мэтт давит на затылок, заставляя меня опустить голову, и едва касается губами губ. Сегодня игру начинает он, но ведь Мэтт никогда не забывает, что я терпеть не могу, когда кто-то, кроме меня, доминирует. Поэтому инициативу он отдает мне. Зря.
Сегодня я хочу, чтобы меня вели. Я устал, правда.
Это слишком тяжело – думать за всех сразу.
– Сними очки, – зачем-то прошу я, но потом понимаю причину: хочется увидеть его глаза. Чтобы понять, что ведет его: жалость или…
…пусть уж лучше будет это «или».
Он послушно снимает эту привычную деталь своего гардероба – и в его глазах с расширенными, как и у всех детей Вомми, зрачками, за которыми все еще проглядывается пронзительная синева, все-таки горит эта чертова жалость. Будто он делает мне одолжение.
Обидно, черт возьми. С другой стороны, чего я еще хотел?
Я отстраняюсь, стараясь не делать обиженный вид, отчего лицо у меня каменеет.
– Ты что? – спрашивает Мэтт, касаясь моей щеки, но я отталкиваю его руку.
– Не надо меня жалеть, – вот и весь ответ. А что еще можно добавить?
Он отворачивается – я бы сказал, обиженно, если бы его не знал – и закуривает. Ментоловый дым нитями вьется над нами, и мы молчим, а внутри ворочается какая-то детская обида. Глупо, но факт.
– Я тебя не жалел, – наконец произносит Мэтт, и я уверен, что он болезненно щурится, глядя в потолок. – Дурак ты, Мэлло.
– Я будто не видел, как ты на меня смотрел, – буркнул я, залезая на диван с ногами. – Думаешь, раз этот чертов пожар сожрал пол моего лица, то у меня и зрение ухудшилось?
– Ты просто видишь только то, что хочешь видеть, – безразлично произносит он. – Кстати говоря, в следующий раз смывай со стены белые пятна. Мне неприятно.
Укол – будто шпагой в спортивном фехтовании. Или – удар по больному месту. Неприятно. Неожиданно.
– Сволочь, – беспомощно говорю я.
– Не-е-ет, детка, сволочь – это ты. Нельзя же так меня обламывать.
Повернулся. Его щеки слегка пылают, а вот мне кажется, что я просто побагровел – то ли от смущения, то ли от злости. И не поймешь, чего больше хочется сделать – ударить или поцеловать. А он видит все это и беззвучно смеется. Потому что знает меня как облупленного.
А потому не удивляется, когда я все-таки лезу к нему с поцелуем. Лишь протягивает руку, расстегивая молнию на кожаных штанах, и улыбается, как чеширский кот, когда я ощутимо вздрагиваю. Что ты творишь со мной, Мэтт? Почему я так легко поддаюсь?
Горечь остается на губах, а он вновь затягивается сигаретой, как ни в чем не бывало, и другой рукой продолжает стягивать с меня черную кожу. Получается у него это плохо, а потому я нетерпеливо выдергиваю у него сигарету, сминаю ее пальцами, практически не обращая внимания на то, что пепел обжигает их, и сам стягиваю штаны. Они скрипят, но мне нравится этот звук – иначе я бы не носил такую одежду.
А потом мир сужается до одной точки за закрытыми глазами, и мало что помнится – голова Мэтта между моих ног, удовольствие, жаркой волной расползающееся по всему телу, горечь на губах и вкус мятной жвачки во рту, мимолетная боль и тут же - шепот на ухо: «Мэлло, Мэлло… тише… я осторожно…»… Прерывистое дыхание, мои пальцы, судорожно впивающиеся ему в спину, все возрастающее напряжение… и слабость во всем теле, которая совершенно не раздражает, а даже наоборот - становится такой теплой, приятной. И можно носом уткнуться в плечо Мэтта, а он будет глазеть в потолок, щурясь, и не решаться надеть очки, чтобы не потревожить меня.
Кажется, я впервые с момента взрыва в штабе почувствовал себя абсолютно спокойным.

Вперед.

Мэтт… ты всегда знал, что мне нужно. Ты всегда догадывался, что мне потребуется в следующий момент, и всегда давал мне это. Ты изучил меня до мозга костей: все мои привычки, каждый жест, каждое движение. Ты знал, когда можно растрепать мои волосы, а когда лучше помолчать, давая мне возможность наораться. Ты знал, как сделать мне приятно, точно так же, как знал, какой сорт шоколада я люблю больше всего. С тобой я чувствовал себя защищенным. С тобой у меня всегда была прикрыта спина. Даже когда ты погружался с головой в свой мир компьютерных игр. Даже когда ты был далеко. Даже когда не знал, жив я или мертв.
Прости. Я не знал, что все так закончится. Я думал, что у нас есть в запасе еще хотя бы пара лет. Я думал, что могу обогнать Ниа.
К черту мысли, если они не помогли мне спасти тебя.
А ты ведь, кажется, знал… так?
Почему я не удосужился снять с тебя очки и посмотреть в глаза? Наверняка в них был ответ…
Прости меня, Мэтт, прости, пожалуйста…

Назад.

Во мне словно горел огонь.
Он заставлял меня носиться по комнате, вслух разрабатывая план, ликующе смеяться, давиться шоколадом, чуть ли не подпрыгивать на каждом шагу. Мэтт стоял у окна, задумчиво раскуривая сигарету и пытаясь не обращать внимания на мое мельтешение.
– Ты стреляешь по автомобилю Такады и сразу уезжаешь, – в третий раз объяснял я с набитым ртом, – а я заставляю ее сесть на мотоцикл и увожу от охраны. После чего…
– Да знаю я, знаю, – отмахивался Мэтт, роняя пепел на подоконник. – Хватит повторять одно и тоже, детка.
– Иди ты со своей «деткой», – привычно огрызнулся я. – Мэтт, ты что, я же наконец обгоню Ниа! Это же великолепно!
– Да-да, – как-то вяло отозвался он, но я уже не обратил на это внимания. В крови бурлил восторг, зарождался адреналин. Наконец-то мы переходим к решительным действиям, и Ниа придется постараться, чтобы достичь моих результатов. Этот кукольный малыш будет прятаться за спинами взрослых, а я могу контролировать ситуацию лично, не полагаясь ни на кого, кроме Мэтта. А уж ему я верю, как самому себе.
Музыка блока новостей объявила, что прямое включение с Голосом Киры подходит к концу. Я поспешно натянул куртку, накинул на голову капюшон, рванулся к дверям, на полпути обернувшись.
– Быстрее, Мэтт, – недовольно произнес я. – Мой план выверен по минутам, нам нужно успеть.
Он окинул меня долгим взглядом, чуть улыбаясь. А затем – подошел, рукой прижал меня к дверному косяку и поцеловал, одаривая ароматом ментоловых сигарет, дешевой мятной жвачки и горечью на губах.
– Удачи, Мэлло, – тихо шепнул он. – Постарайся выкрутиться из этой передряги.

Вперед.

Мне стоило бы обратить на это внимание. Стоило бы внимательнее взглянуть на тебя, а не упиваться собственным ликованием. Если бы я хотя бы секунду подумал о твоем поведении, Мэтт… может быть, я бы догадался, что у тебя плохое предчувствие. И вспомнил бы, что в таких случаях ты редко ошибаешься.
Говорят, иногда человек знает, когда он умрет. Ему что-то вдаряет в сознание, и – бац! – приходит это понимание. Будь Мэтт обычным юношей девятнадцати лет, он бы, наверное, испугался. Но в его личном деле рядом с фальшивой кличкой стояла пометка: Приют Вомми. А дети Вомми… впрочем, я говорил это много раз.
Ты, Мэтт, был младше меня на несколько месяцев, но я почему-то всегда чувствовал себя так, будто ты старше меня на несколько лет. Ты всегда был таким спокойным по сравнению со мной, что частичка твоего хладнокровия передавалась и мне. Ты во многом мне помог: ты помог мне выжить после взрыва, ты терпел мои выходки, мое неадекватное поведение. Наверное, ты в каком-то смысле любил меня. Так же как и я – тебя. Ты был моей семьей, еще с самого приюта. Мы всегда были рядом. И я думал, что так и будет.
Человек предполагает, а судьба – располагает, так?
Пистолет лежит рядом со мной. Он красиво смотрится в руке, затянутой в черную перчатку. А еще – опасно. И совсем чуть-чуть – по-родному, будто ему всю жизнь там и место.
А знаешь, Мэтт… мне всегда было страшно оставаться одному. Глупая слабость, правда?
А ведь я сейчас совсем-совсем один. Неуютно, и невозможно искоренить дрожь, зарождающуюся где-то там, в глубине моего тела.
Пистолет ложится в руку, а указательный палец нащупывает курок.
Прости, Мэтт. Прости.
Я иду к тебе.

@темы: Fullmetal, R

---

Горячий шоколад

[Rioko-chan]

Название: Горячий шоколад
Авторы: Rioko-chan и _Matt.
Рейтинг: G
Жанр: general, немного angst и humor
Персонажи: Мелло, Мэтт
Предупреждения: AU, немного OOC
Дисклеймер: Знаете, нам вчера звонила Обата и сказала, что передает права на «Тетрадку» нам) За название спасибо Hino Shi.
От авторов: наш первый фик. Не судите строго)

вы сами сюда нажали

Звон колокольчика.
Мелло и Мэтт вошли в небольшое кафе. Мелло плюхнулся за стол и нервно закурил. В голове он мысленно перебирал все матерные слова, которые он знал. Через семь минут слова кончились. Мелло наверняка повторил бы их - только вслух - но молодая официантка, принесшая парням их заказ, сама того не подозревая, лишила многих сидящих в кафе возможности очень сильно повысить свой словарный запас, а само кафе - разбитых стекол, опрокинутых столов, сломанных стульев, а заодно и посетителей.
Блондин раздраженно взял чашку и глотнул своего горячего шоколада. То, что там был почти кипяток, Мелло особо не колыхало, да он сам не заметил.
Молчание.
Через несколько секунд Мэтт решил его нарушить.
- Хватит беситься, красавчик! Этим делу не поможешь. Надо что-то делать, а не разводить истерик.
Мэтт прикурил сигарету и посмотрел на Мелло.
- И не нужно на меня так смотреть. Все равно мы сделаем Ниа, чтобы ты сейчас не думал. Мы же М&M. Мы сделаем всех, красавчик!
Мэтт задумчиво посмотрел в окно и сделал очередную глубокую затяжку.
- Я до сих пор скучаю по нашим детским годам в приюте... Тогда было хорошо... Особенно когда приезжал Эль. И именно поэтому мы сейчас мстим за его смерть...
Мэтт глотнул кофе и посмотрел на Мелло в ожидании ответа.
У Мелло возникло сильное желание свернуть кое-кому шею. Причем этот кое-кто находился в пределах аппарата, предназначенного как раз для сворачивания шей, и назывался сей аппарат в простонародье "Руки".
Это существо, обреченное на мгновенную смерть в ближайшем будущем, только что нагло обозвало Мелло "красавчиком", и спокойно предположило, что сделать Ниа - эта пара пустяков. Мел разглядел в этом тонкий намек на то, что Мелло - это полное *цензура*, к тому же "красавчик", раз не может вышеупомянутого Ниа "сделать", то есть попросту убить.
А еще... А еще он вспомнил про годы "Ваммятника"... Мелло сейчас меньше всего хотелось вспоминать об этом. Вспоминать, как он каждый день видел мерзкую рожу Ниа... Конечно, принц тогда и не догадывался, что она будет вызывать у него такую неприязнь как сейчас...
- Пошел ты... - процедил сквозь зубы Мелло.
Мэтт улыбнулся в ответ на заявление Мелло.
- Ничего другого и не ожидал, ваше высочество. – Мэтт помолчал, потом продолжил. - Что ты хотел, Мелло? Думал мы попали в сказку? Если да, то в очень страшную сказку. Ага. И нам надо очень хорошо продумать каждый наш шаг. Чтобы поставить Ниа мат... Но, прежде всего, поставить мат Кире.
Мэтт прикурил очередную сигарету.
- Ты думал, будет легко, да?.. Так вот ты ошибался. И сильно. Ты можешь сейчас сидеть и беситься, но делу это не поможет, как бы ты не хотел. Хочешь опередить Ниа? – Мэтт уже сам начал психовать. - Тогда, мать твою, успокойся и не смотри на меня так злобно! Я, между прочем, на твоей стороне! И глаза ломаю, сидя за компом по 12 часов, не просто так! А чтобы помочь тебе! Мелло, ты меня слушаешь?
Мэтт резким движением раздавил сигарету в пепельнице, сложил руки на столе и положил на них голову.
- Ну, чего ты злишься? Хотя я понимаю, но всё же... С трезвыми мозгами будет легче. Выпей ещё шоколада.
Мелло последовал совету и глотнул еще крепкого напитка. Хотя, если по-хорошему, нормальные люди чтобы успокоиться, напиваются. Не шоколада, а водки.
- Пошли домой, Мэтт. - угрюмо бросил Мелло.
- Пошли.
Мэтт бросил на столик несколько купюр, надел куртку и помог Мелло закутаться в его меха. Парочка вышла из кафе на улицу, где было весьма прохладно.
Мэтт открыл перед Мелло дверцу своей побитой Чевви.
- Карета подана.
Мэтт сел за руль и резко газанул, не обратив внимания на то, что обдал грязью нескольких прохожих.
- Мелло... ты думаешь о том, о чем и я?
- А о чем ты думаешь? - Мел вроде бы немного успокоился. В машине нашлась заначка в виде нескольких шоколадок и бутылочка чего-то очень алкогольного. Принц в несколько глотков опустошил всю бутылку, закусывая шоколадкой.
Но должного ответа пока не последовало.
- Так о чем же?
- О том, что бы забить на все и поехать куда-нибудь развеяться. Например, в какой-нибудь клуб...
Мэтт начал прикуривать сигарету, на время забыв о дороге....
- Ну так что? Поддерживаешь? Или купим много вкусного хавчика и посидим дома?
- На какие шиши ты предлагаешь купить сей хавчик? Или тот же клуб? Денег дома - ни копеечки, зарплата только завтра. - Мелло снова погрустнел, вспомнив об их незавидном финансовом положении. Последний день до зарплаты всегда давался очень тяжело, а "зарплата" на языке Мелло означала крупное дело.
- Что, обменник по пути грабанем? - Мелло ласково погладил свой пистолет. Если бы на свете не было шоколада, сильнее он любил бы только оружие. - Или ты потрудишься своими пальчиками на благо народа и взломаешь пару веб-кошельков?
- Ну, взломать веб-кошельки - дело не хитрое... А вот залезть куда-нибудь... Где уже закрыто… Вот это приключение... Например в магазин, и хавчика возьмем и посидим на славу. Камеру и сигнализацию я беру на себя… Ты согласен, радость моя? Или слабо?
Мелло еще немного подумал. И все-таки сломался.
- Ладно, давай брать обменник. Камера и сигнализация - твои. Рули давай...
Мелло еще раз погладил пистолет и смачно откусил шоколада.
- Знаешь, а вот Ниа никогда бы обменник не грабанул...
Мэтт улыбнулся сам себе.
-Ну, ты очень легко отходишь. А десять минут назад послать хотел...

Кросспост в сообщества:
Death Note, Mail Jeevas, Death Note: Wammy*s House.

@темы: Rioko-chan, G

---

Трудно быть Богом

[Lorgo]

Автор: Лорана
Категория: джен
Персонажи: Лайт, Рюдзаки, Рюук, немножко Мацуды, Рем, Мисы.
Рейтинг: G
Бета: канис люпус
Дисклаймер: не мое, моим не будет, очень жаль.
Предупреждения: АУ, ООС (кажется).
Саммари: Боги - тоже люди.

– А дальше?...
– А потом мы вошли в комнату, а там – он. Такой же как всегда, Лайт-кун, – грязный, в своей мешковатой одежде, сутулый, и смотрел исподлобья. А потом заявляет – «Eru des», – у Мацуды заплетается язык, но он продолжает говорить – сбивчиво, иногда бессвязно, а Лайт его внимательно слушает и лишь изредка задает направляющие вопросы, подливая в стакан очередную порцию коньяка. – Мы, естественно, тоже представились… а он выставил вперед указательный палец и «расстрелял» нас всех. У него отвратительное чувство юмора. А эта любовь к сладкому? Он даже руки не мыл, клавиатура на компьютерах была липкая и сахарная! А как он тебя постоянно подозревает? Он просто сумасшедший, маньяк, такой же, как Кира.
– Не уверен, – задумчиво говорит Лайт. Мацуда пытается сфокусировать взгляд на его лице, но мир плывет перед глазами, и полицейскому очень-очень хочется спать – вот прямо здесь и сейчас, на этом диванчике, пристроив голову на подушках… или на плече у Ягами-младшего, такого понимающего, уютного…
– Мацуда… кажется, ты выпил слишком много, – голос Лайта, как всегда, безупречно беспристрастен, только где-то в самой его глубине звучит неприкрытое ехидство. Даже не по отношению к горе-полицейскому – по отношению к самому себе. Зачем было затевать эту «пьянку»? Чтобы узнать, как команда расследования и детектив встретились? Чтобы выпытать какую-то секретную информацию? Следовало помнить, что Мацуда – бездарность, что ему никогда не доверят ничего важного. Что Рюдзаки – Эль – никому не доверяет, и что даже он сам, будучи скованным с ним некоторе время одной цепью, целью, не открыл ничего нового. Рюдзаки – сплошная загадка. Крошечный миндальный орешек, спрятанный под толстым слоем сахарной глазури.
Мацуда захрапел – заснуть ему удалось на удивление быстро. Лайт позволил себе ухмыльнуться – на удивление скупо, едва приподняв уголки губ – и прикрыл полицейского одеялом. В глубине души его было жалко – итак достанется за распивание спиртного в штабе, так пусть хоть не замерзнет. «Бедняга», – с долей презрения подумал Бог Нового Мира, тихо прикрывая за собой дверь. А мысли его тут же вернулись к больной теме – L.
Детектив с завидным упорством продолжал действовать Кире на нервы. Юноша делал все, что мог, чтобы отвести от себя подозрения, но вездесущий Рюдзаки не отставал от него, а иногда даже мыслил на ход вперед. Это не давало сосредоточиться на главном – искоренении преступности. Из этого положения было всего два выхода. Избавляться от треклятого детектива, или…
…или привлечь его на свою сторону.
Оба варианта представлялись несколько… нереальными. Лайт настолько привык к Рюдзаки, что уже слабо представлял себя без этого сутулого юноши с синяками под темными от поедания такого количества сладкого глазами. Более того, он привык не столько к «просто» Рюдзаки, сколько к Рюдзаки-противнику. Поначалу борьба с ним напоминала борьбу на выживание. Теперь же – партию в шахматы. Невероятно захватывающе, интересно, интригующе, и в то же время – под стать умственным способностям обоих. Если бы не Рюдзаки, Кира уже давно стер бы расследовательскую группу в порошок. Если бы не Рюдзаки, жизнь бы не была настолько, выражаясь словами Рюука, интересной.
Убивать его ужасно не хотелось.
…Они действительно были очень похожи. Будто Лайт был отражением Рюдзаки – пусть даже в кривом зеркале. Эль никогда не следил за собой, Эль был грязнулей… Но, что поразительно – он точно так же не любил и не умел проигрывать, он был совершенством во всем, с чем имел дело… черт побери, они даже мыслили одинаково, словно на одной волне! Лайт мог легко предсказать, когда Рюдзаки потянется за очередным пирожным, мог читать по его выражению лица, какого рода идея пришла ему в данный момент… L был точно таким же, как Лайт Ягами; единственным отличием было то, что он стоял на другой стороне. Будь они на одном берегу – они бы действительно подружились. Два гения. Два великолепных ума, свято верящие в законы нравственности и справедливости.
Эль сидел перед монитором, сосредоточенно грызя ноготь на большом пальце – анализировал данные. Остальные сотрудники, исключая Лайта, уже давно спали; юноши остались одни.
– Рюдзаки… – осторожно позвал Ягами, замирая в проходе.
– Да, Лайт-кун? – ровным голосом отозвался детектив, не отрывая взгляда от монитора.
– Рюдзаки… я – Кира.
Лайт сам не ожидал, что скажет это. Что все будет вот так: что Эль от неожиданности упадет с кресла, с суеверным ужасом и торжеством глядя на друга, оказавшегося врагом – окончательно осознавая то предательство, к которому готовил себя вот уже сколько времени. Все подозрения с Лайта были сняты, ноль процентов – и тут… чудовищная ошибка.
– Ты узнал мое настоящее имя, – утверждает Рюдзаки. Потому что Кира никогда не признает правду, никогда не расскажет врагу об этом – если только не будет знать, что враг унесет эту тайну с собой в могилу.
Лайт молча качает головой и подходит к Рюдзаки, помогая ему подняться на ноги. Тот брезгливо отстраняется, вскидывает голову, и смотрит на Киру – Лайта? – с разочарованием, смешивающимся с нарастающей болью.
– В таком случае, – говорит лучший детектив мира, – умрешь ты.
Лайт вновь качает головой, едва заметно улыбаясь.
– Я хочу, чтобы ты пошел со мной.
Глаза Эля, и так большие, расширяются до немыслимого предела. Он не ослышался?
– Я хочу, чтобы мы вместе правили Новым Миром, – уточняет Кира, и глаза у него загораются фанатичным огоньком. – Рюдзаки… я не хочу, чтобы ты умирал. И сам не хочу умирать. Мне тяжело будет одному вершить Суд. Ты похож на меня, и наверняка сам это заметил.
– Нет, – Эль качает головой. – Это ты похож на меня… Кира. Но ты – убийца. Ты не лучше тех, кого уничтожаешь.
– Я вершу суд, – терпеливо повторяет Лайт, словно втолковывая это маленькому ребенку. – Я избавляю мир от гнили. Подумай сам, Рюдзаки, – преступность за последнее время снизилась, люди боятся творить зло, убивать, разрушать чужие семьи, жизни… Мир становится лучше, а цена этому – всего лишь несколько прогнивших душ…
– Несколько? – скептически перебивает Эль.
– …и моя собственная, – заканчивает Лайт, не обращая на сарказм детектива никакого внимания. – Я не попаду ни в рай, ни в ад, Рюдзаки.
– Потому что их нет, – этот разговор начинает раздражать детектива. Неужели Ягами не понимает, что не сможет его уговорить?...

…Лайт действительно не понимает – точнее, не верит. Он жарко спорит со скептиком-Рюдзаки, театрально размахивает руками, твердит сказки о могуществе и утопии. Эль приводит контр-аргументы, собственные доводы, в порыве злости называет Ягами маньяком, извращенцем, и придурком, а Рюук, грызя стащенное с тарелки забывшего о сладком детектива яблоко, мерзко хихикает. Эль, конечно, не верит Лайту, но и не может найти в себе сил, чтобы нажать всего на одну кнопку, которая разбудит Ватари, которая положит конец кириному самоуправству. За спором пролетает ночь, Лайт уговаривает, Рюдзаки отказывается, и младший Ягами чуть не плачет от отчаяния. Все доводы повторены уже сотню раз, а детектив никак не желает понимать, что Кира – тоже человек, что Кире нужен друг, а не куклы, которыми можно управлять. Рюдзаки закрывает глаза и затыкает уши липкими пальцами, а Лайт хватает его за руки и почти кричит на него, потому что знает – убить его он не сможет.
– Маньяк.
– Шизофреник.
– Убийца.
– Сладкоежка идиотский.
– Бака.
– Придурок.
Они уже не спорят – вяло переругиваются. Рюдзаки попросту забыл про кнопку, а Лайт – про то, что он рассказал Элю свою тайну. Они сидят на полу – спина к спине, и L облизывает липкие пальцы, а Лайт сжимает виски, пытаясь избавиться от головной боли.
«Неужели… не получилось? Я просчитался?»
– Рюдзаки, я не хочу тебя убивать, – устало повторяет Лайт вот уже наверняка в сто первый раз. – Ты – мой друг, ты, шинигами тебя укуси, мне дорог!
Рюук давится слюной и возмущенно трясет головой.
– Ты – маньяк, Лайт-кун, и я даю 79 %, что тебе от меня что-то нужно.
– Да, черт подери, мне нужно! Друг мне нужен!
– Лайт, – вмешивается Рюук. – Ты же рассказывал мне о своем плане. Ты можешь позвать Рем, она поймет, что Мисе грозит опасность, и убьет Эля… или хотя бы пригрозит ему смертью.
– Заткнись, – резко бросает Ягами, и шинигами недовольно фыркает.
– Это ты мне, Кира? – ехидно осведомляется Рюдзаки.
Лайт раздраженно возводит глаза к серому потолку и резко выдыхает, пытаясь утихомирить злость.
– Нет, не тебе, – не менее ехидно отзывается он. – Одному излишне ретивому шинигами. Которому, кстати, – Ягами кидает злобный взгляд в сторону яблокомана, – очень не терпится увидеть тебя мертвым. Дай ему дотронуться до тетради, Рюук.
– Что ты задумал, Ягами Лайт… – голос L – задумчивый, усталый, с проблесками любопытства. Он до сих пор не верит. Не может верить.
Рюук пожимает плечами, и, корча рожи, достает свою тетрадь и касается ею руки детектива. Рюдзаки смотрит во все глаза, после чего равнодушно замечает:
– Рем была симпатичнее.
Рюук от негодования падает на пятую точку, беззвучно раскрывая рот – видимо, пытается подобрать ругательства. Лайт закрывает глаза рукой, радраженно бормочет что-то о тупых шинигами и упрямых, как ишаки детективах. Все это действует ему на нервы – ночь на исходе, скоро проснутся полицейские, и Эль наверняка сдаст его. А тогда – конец Новому Миру. Может, это и правильно. Бог не должен поддаваться своим слабостям. Богу не положено иметь друзей. Боги – они всегда одиноки.
– Что я еще должен сделать, чтобы ты мне поверил, Рюдзаки? Отдать тебе свою тетрадь? Сдаться властям и умереть? А не слишком ли большая цена?
Лайт резко встает, берет со стола яблоко и прицельно швыряет его в Рюука. Тот ловит любимый наркотик и вмиг забывает об оскорблении, нанесенном ему Элем – его сознанием овладевают яблоки, красные, сочные, с ослепительно белой мякотью, в которую так приятно вгрызаться острыми зубами, что он, собственно и делает. Шинигами с треском уминает фрукт, детектив наблюдает за ним с долей снисходительности, а бог Нового Мира пытается просверлить взглядом дырки в том, кого должен убить, чтобы остаться в живых.
– Рюдзаки… ну пожалуйста… – едва слышным шепотом произносит он, но и легкого колебания воздуха достаточно, чтобы Эль с непередаваемым удивлением посмотрел на него. «Я жалок», – обреченно думает Ягами, но ничего не может с собой поделать. Наверное, он слишком устал от одиночества, непонимания. Почему все думают, что убивать людей легко? Что он получает от этого удовольствие?
– Мне часто снится, – так же тихо продолжает он, но хрупкая нить его голоса заглушает чавканье бога смерти, – что те, кого я убил, встают из могил. Или что я умираю за каждого из них – раз за разом, секунду за секундой. Я иногда даже боюсь закрывать глаза, Рюдзаки – мне просто страшно. И если бы я не верил, что эти убийства приведут к лучшему миру – я бы прекратил это. Кира – не маньяк. Я не получаю удовольствия от процесса.
– Ты получаешь его от результата, – разлепляет губы Эль. – Ты так гордишься своей справедливостью, а сам не можешь справиться с собственной совестью. Как это…
«Мерзко? Жалко? Ничтожно?»
– …как это, наверное, больно, – заканчивает Рюдзаки с сочувствием в голосе. – Тебе очень плохо от всего этого, так, Лайт-кун?
Ягами кивает – потому что не в силах отрицать, потому что… потому что еще есть шанс, что Эль согласится. Мизерный и ничтожный, но он – существует. Потому что Ягами Лайту, лучшему студенту в Японии, совершенному юноше с очень высоким уровнем IQ сейчас очень-очень хочется расплакаться, как плакала в детстве Сайю, когда выключали ее любимый мультфильм. Потому что когда рядом Эль, толпы мертвецов не приходят к Лайту в сны и не требуют вернуть им жизнь.
– Ты все еще ребенок, Лайт-кун, – непривычно ласково говорит Рюдзаки, и от этого комок в горле Киры становится еще больше. Он закрывает глаза, отворачивается лицом к стене… и чувствует, как холодные руки с длинными, тонкими пальцами успокаивающе гладят его спину. – Глупый, беспомощный ребенок, решивший поиграть в Бога.
Лайт жмурится, закусывает губу, а Рюдзаки разворачивает его лицом к себе и убирает упавшие на глаза светлые пряди волос. В его прикосновениях – материнская нежность, и если отрешиться от всего, то можно представить, что это мама убирает волосы с лица, когда Лайт пытается заснуть. Такая резкая перемена в настроении детектива настораживает, но Ягами уже устал от подозрений, и все, что ему хочется – это чтобы Рюдзаки согласился разделить его ношу.
– Рюдзаки… – практически беспомощно шепчет он, боясь раскрыть глаза. – Я боюсь остаться в одиночестве.
Тонкие пальцы сжимают плечи, и Лайт резко падает в объятия детектива – все так же, не открывая глаз, боясь пошевелиться.
– Я тоже, – шепчет в ответ Рюдзаки, едва ли не задевая губами ухо Ягами. – Я… я пойду с тобой, Лайт-кун… Кира. Ты выиграл.
Рюук морщится, и, бормоча что-то вроде: «Развелось тут гомосеков, ну сколько уже можно…» просачивается сквозь стену. Ни Лайт, ни Эль этого не замечают. Они стоят, неловко прижавшись друг к другу, и нет в этих прикосновениях глубокой интимности или любви. Есть поддержка, есть понимание… есть только одно желание – не оставаться в одиночестве.

…На следующий день все будет идти, как прежде. Рюдзаки и Лайт будут строить предположения о том, где же теперь Кира и каковы его планы, Миса будет исправно бегать на свидания к любимому и ругаться на лучшего в мире детектива, потому что он даже теперь не хочет оставить бедную Мису-Мису и ее прекрасного, самого лучшего парня наедине, а Рюдзаки будет скупо улыбаться избавившемуся от излишества нежности Лайту. Тетрадь смерти Рем Ягами-младший поместит в тайник – чтобы в тот же день отдать ее L, будучи абсолютно уверенным, что теперь детектив воспользуется ей, как надо. Оба гения будут притворяться, что не на шутку увлечены поимкой Киры, а по ночам будут обсуждать аспекты Нового Мира, споря до хрипоты, а иногда даже чуть не доводя дело до драки.
А шинигами Рюук и Рем будут следить за ними: Рюук – ухмыляясь во всю ширину зубастого рта, Рем – с неудовольствием, ведь чертов Ягами так мало уделяет времени ее Мисе.
И все будет как прежде – но уже по-другому.

А через несколько лет всемирно известный детектив L объявит интерполу, что официально отказывается от расследования и начинает заниматься другими делами.
Через несколько лет почти все страны признают власть Киры.
Через несколько лет начнется рассвет Нового Мира.

…И Богу в нем не будет одиноко…

@темы: Fullmetal, G

---

Фик Мэтт, Мэлло

[=Matt=]

Название: Первое письмо
Ник автора:  =Matt=
Фэндом: Death Note
Рейтинг: G
Жанр: angst
Пейринг: Мэтт, Мэлло
Статус: завершен
Disclaimer: Естественно мне ничего не принадлежит...
Предупреждение: нет
Комментарий автора: Это пост из моего дневника. Так что не уверен, что это можно считать полноценным фиком, но все же...

Я вообще не люблю писать и совершенно не понимаю, зачем вообще это делаю. Но тишина давит, и надо попытаться хоть чем-то отвлечься. Вот я и решил написать свое первое в жизни письмо.
Оно никогда не будет отправлено. Ну и что. Мне просто хочется представить, как ты будешь читать его. Хотя моя скучная жизнь тебя никогда не интересовала, но мне хочется верить, что ты хотя бы иногда вспоминаешь обо мне.
Странно я все чаще и чаще думаю о тебе. Вспоминаю то, казалось бы, недалекое прошлое, когда мы еще жили в приюте. Ты всегда стремился быть первым, ради этого ты готов был просиживать ночи напролет в библиотеке, прочитывая одну книгу за другой. А я просто сидел рядом и лениво листал эти пыльные фолианты. От тусклого света и запаха древности клонило в сон. Бывало я так и засыпал прямо на одной из раскрытых книг. Когда первые лучи солнца пробивались через окна и назойливо светили в лицо, я просыпался и с удивление обнаруживал, что ты все так же увлечен чтением. Помнишь, как после таких ночных вылазок в библиотеку мы пропускали уроки и, заперевшись в нашей комнате, отсыпались. Из-за этого нам часто доставалось от Роджера. Но ведь правила были писаны не для нас, и мы ночью опять направлялись в хранилище знаний и пыли.
Знаешь, теперь я скучаю по этим временам. Тогда не надо было думать ни о чем, все и так было.
С нашей последней встречи прошел уже почти год. После того раза, я так о тебе больше ничего не слышал. Тогда я на тебя дико разозлился и с трудом сдерживался, что бы не ударить. А ты все так же улыбался своей странной улыбкой и догрызал уже, которую по счету, шоколадку.
Раньше я и не мог представить, что быть одному настолько тяжело. Да, я как всегда ною. Это, пожалуй, выходит у меня лучше всего, да и делать мне больше нечего.
Надеюсь, что у тебя все нормально, что ты все еще жив. Хотя зная твою способность ввязываться в неприятности, я все же надеюсь на лучшее. Я верю, нет, я уверен, что если тебе понадобится помощь, ты наступишь на свою гребаную гордость и наберешь мой номер.
Я больше не знаю что сказать, поэтому, пожалуй, на этом и закончу.
Желаю удачи, Мэлло.
Твой Мэтт.

@темы: =Matt=, G, Фанфики

---

Фик Мелло/Ниа

[W-Mina]

переведено по просьбе Океании^^

Название: Доминирование
Ник автора: BlackAngel617
Оригинал: www.fanfiction.net/s/3653392/1/Salt_in_the_Woun...
Ник переводчика: Wilgelmina
Категория: Яой
Жанр: Angst/Romance
Рейтинг: R
Персонажи: Мелло/Ниа
Предупреждения: упоминается BDSM
От автора: Просто драбблоподобный результат моего графоманства, написанный, чтобы рассеять скуку. Надеюсь, смысл в нём всё же какой-то есть. DN и все её персонажи принадлежат Ohba-san и Obata-san, а не мне. Вперёд!
От переводчика: Название изменено намеренно. Если у кого-то возникли вопросы по поводу перевода, прошу не стесняться и задавать ^___^
и да: критика всегда приветствуется)))

С первого дня у них сложился определённый стиль отношений.

Это сложно заметить, если не знаешь, как они мысленно осаждают друг друга, даже когда неподвижно стоят или сидят в одной комнате.

Но это так.

Ниа делает шаг – Мелло пытается перехитрить его. Мелло неизбежно терпит поражение и устанавливает наказание для победителя - словесное, а позже – в виде беспорядочных линий, оставленных на коже любовника ногтями и языком. Ниа слишком горд, чтобы снять первым маску соперника, а Мелло слишком погружён в самоотречение, чтобы заметить, что исступлённое накручивание волос на палец - не протест против его действий.

Они нуждаются друг в друге, и Мелло знает об этом.

Он знает, и это приводит его в ярость, потому что ясно, что как бы легко не мог он подчинить себе Ниа физически, - и, конечно, как бы легко не подчинял, - мысль Ниа всегда будет на шаг впереди его собственной.

Но мышление – это процесс, который легко прервать, подобно тому, как ровный шаг легко прервать спотыканием.

Мэлло ценил те моменты, ту часть их совместного существования, когда он мог лишить Ниа единственного преимущества.

Губы касаются щеки, - и руки безмолвно по-детски стискивают запястье.
Губы находят губы – и на слишком бледной коже появляется необычно слабый румянец.
Язык проникает в рот – и рождается стон, тонкая фигурка встаёт на цыпочки.

Тонкие руки сжимают его запястья, пуговицы оказываются расстегнутыми.

Шёпот о чём-то, что ничего не значит, - просто дыхание у дрожащих губ; розовый рот и белая кожа создают странный контраст с его загаром, шрамами, губной помадой, лаком для ногтей и ботинками, обитыми сталью.

Мышление ничего здесь не значит, потому что логика не связана с инстинктом.

Крашеные ногти на серебристых волосах: стоит едва потянуть – и Ниа лишается воли, льнёт к любовнику и чувствует себя зависимым, будто он никогда не осмеливался вести себя по-другому. Обычно мужественный, спокойный и задумчивый, в руках Мелло он слабеет, мысли путаются, он становится краснеющим, рыдающим ребёнком, обвивающим руками шею любовника.

Пусть Мелло знал, что только одно мгновение у него была власть и он был лучше, он всё равно смел чувствовать дрожь от такой прекрасной, послушной победы.

Утром он всегда просыпался первым и ощущал пустоту. Ниа всё ещё спал, и Мелло знал, что у него есть ещё немного времени, пока кудрявый спящий ребёнок, проснувшись, вновь не стал его врагом.

Эти голубые глаза не выглядели холодными, когда были закрыты.

Их отношения напоминают танец. Окружить друг друга на поле битвы, начать наносить удары, - спутать волосы пальцами и смять простыни ногами. Их пути разошлись, но четыре года спустя магниты вновь проснулись: полярности толкали их друг к другу, как учителя в приюте, настаивавшие на том, чтобы они работали вместе, и как тот мертвец, которого они хотели превзойти.

Одно слово притянуло их друг к другу и оттолкнуло в разные стороны, именно оно заставило их имена остаться непроизнесёнными даже после того, как простыни были безвозвратно испачканы.

Доминирование.

Соперничество в их сердцах выпаривается до соли, созданной из отрицания и гордости, и соль не сыпется на раны только тогда, когда они думают о новой стратегии, которая приведёт к победе.

На следующие утро члены SPK хотят знать, но не осмеливаются спросить, откуда у Ниа на шее появились розовые следы укусов. Но помощники Ниа не спросили бы об этом, даже если бы видели его прошлой ночью: с собачьим ошейником, наручниками в три часа и синяками в пять. Они бы могли спросить о Мелло, если бы видели его, но уж точно не о том, как его ярко-оранжевые, безвкусно накрашенные ногти впились в ладони, когда Мелло понял, что обладатель этих бледных и предательски прикрытых голубых глаз вновь вернулся к мышлению.

К счастью, в их образе жизни и отношениях не было места вопросу о том, переворачивается ли давно похороненный мертвец в могиле, - этот неспящий кукловод, на чьём могильном камне нельзя прочесть ничего, но возможно, если бы у них хватило смелости, –

Здесь покоится справедливость.

Иногда им казалось, что это правда.

@темы: W-Mina, Переводы, R

---

[hitamyu]

Фэндом: Death Note
Заказчик: fel0ra
Персонажи: Лайт, Рюук, мелькнул L
Слова: Трусы в горошек, волшебная палочка и пенсне без одного стеклышка
Рейтинг: G.
Дисклеймер: Милости просим кинуться тапками о неканоничности и несмешности.)) Ах да, персонажей имеют исключительно Ооба с Обатой, мне их добра не надо.

Не давайте шинигами скучать, Киры!

Лайт приходил из школы и маниакально утыкался в Тетрадь. Строчил, строчил и строчил. Потом спускался на ужин к семье и строчил снова. Иногда Рюуку искренне хотелось схватить парня за его трусы в горошек (мерзкие, желтые трусы, в мерзкий лиловый горошек!), встряхнуть и повелеть пообщаться с богом смерти, которому все-таки было скучновато по вечерам. Впрочем, на счастье шинигами Лайт чаще всего оставлял компьютер включенным – иногда ему требовались сведения из полицейской базы о преступниках. Когда Ягами-младший особенно активно писал, Рюук сам себя старательно развлекал человеческой техникой. Если бы Лайт знал, к чему все-таки приведет его нежелание тратить время на включение-выключение компьютера, он бы в тот же день обрубил дома весь интернет, затем на всякий случай электричество, а потом принялся играть с Рюуком в шарады – только бы тот не сделал то, что он сделал.
А именно – вытащил с чердака их дома кучу всякого барахла и заявил…
…Лайт, я косплеер! – гордо выдал шинигами, размахивая ножкой стула. – Смотри! Я прочитал у тебя в компьютере про косплей и хочу им заниматься, это так интересно!
Сначала Лайт вообще не понял, о чем с ним говорят. Он аккуратно провел последнюю черту в иероглифе, завершающем имя маньяка из Осаки, поднял голову и посмотрел на Рюука. Тот радостно копался в старье, потрясая в воздухе то полосатой распашонкой Саю (двенадцатилетний слой пыли), то старыми джинсами Ягами-отца (семилетний слой пыли). Будущий бог нового мира отчихался и строго вопросил:
- Ты чего, с ума сошел? Какой косплеер?! Где ты это взял, дурак, а главное - ЗАЧЕМ?! Тебя же увидеть могли!
- Ничего! – отмахнулся Рюук. – Ведь не увидели же… Зато… смотри! У меня волшебная палочка! Я Альбус Дамблдор! Лайт, я хочу быть косплеером, это весело. Люди такие смешные, а косплееры – особенно. Да, я Альбус Дамблдор!
Лайт обреченно смотрел на бога смерти, который гордо размахивал пыль ножкой от стула и созерцал мир сквозь серебряное пенсне без одного стеклышка. Тут до него полностью дошел смысл услышанного и он взвыл:
- Какой, к черту, Альбус?! Рюук, ты еще и «Гарри Поттера» прочитал?!
Рюук покрутил в руках старый цилиндр, принадлежавший когда-то дедушке Лайта, и довольно водрузил его на голову.
- Не целиком, - мерзко улыбнувшись, ответил он. – Только вон ту книжку, которая на полке. Ничего не понял, но все-таки я Альбус Дамблдор! У меня даже волшебная шляпа есть.
Лайт еще минут десять понаблюдал за ехидно посмеивающимся Рюуком, который продолжал копаться в человеческом барахле, и все-таки решительно вернулся к ручке и Тетради Смерти. В конце концов, он же всего только прочел «Гарри Поттера» и пытается его косплеить у Лайта дома. Он же не пойдет с этим на улицу. А «Гарри Поттера», как ни крути, любят все.

То есть, не только боги нового мира, но и величайшие детективы. L отложил только что дочитанного «Гарри Поттера и Кубок огня» и вопросительно посмотрел на Ватари.
- Пора, наверное, начать расследование по делу Киры, - задумчиво сказал он, отправив в рот пирожное и попутно толкнув на книгу о волшебниках свою чашку с кофе.

@темы: Haro, pet of Lockon, Драбблы, G

---

[Serenada]

Автор: Serenada aka Sapfir
Название: «Немые колокола»
Фэндом: Death Note
Рейтинг: R
Жанр: angst
Пейринг: Лайт/L
Статус: завершен
Disclaimer: все не мое, да мне и не надо
Предупреждение: ООС, AU, смерть персонажей
Комментарий автора: некоторые сюжетные моменты аниме серьезно пострадали, потому что идея сильно ела моск)) и требовала реализации. За столь небережное обращение с каноном постановила себе, что этот фик будет единственным по DN.


***
Где-то там, за пределами огромного, но какого-то несуразно пустого, глупого здания до сих пор шумит дождь. Где-то там в обремененный ледяными каплями воздух вливается колокольный звон, который Лайт так и не смог услышать. «Свадьба, - предположил Рюзаки, - или…» Скорее «или» - для похорон погода подходит больше. Хотя Лайту плевать. На ливень, на колокола, на всех новобрачных и всех покойников. В моменты торжества ничто не должно отвлекать внимание. Вот как сейчас.

Появись здесь кто – удивился бы, но не тому, что было важным. Как обычно… Люди почти всегда так слепы, что их даже жаль. А ведь эта минута – ликование Справедливости, разверзшиеся врата в новый мир. Осознание тем слаще, чем оно неожиданнее. Лайт вкушает его, будто впервые пробует амброзию. Он смотрит – и не может насмотреться.

Охотник на коленях перед своей жертвой.

Или нет, точнее: наконец раскаявшийся грешник, припавший к стопам истинного божества.

Сравнение обрастает в мыслях необходимыми подробностями, мельчайшими деталями, распухает, точно труп, неделю пролежавший в воде. Пафос достигает чудовищных, ни в какие рамки не лезущих размеров, но ведь на секундочку – на одну-единственную – можно себя побаловать? Потому что время сделает еще несколько судорожных вдохов, и очарование испарится. Ни грешника не будет, ни божества – всего лишь взъерошенный, промокший до нитки парень, опустившийся на колени перед таким же мокрым другом, чтобы помочь вытереть ему ноги. Что-то неправильное в этой фразе цепляет сознание, раньше срока вырывая из состояния парения над миром. «Другом» - пихает в грудь так, что отдача чувствуется в размеренно бьющемся сердце.

«Другом»?

Ересь. Во всех возможных смыслах этого слова.

Момент прошел, но врата усовершенствованного мира все еще открыты. Бог может действовать в своем царстве, обживать новое место, ставить зубную щетку в стаканчик на полке в ванной.

Для начала Бог берет полотенце и тянется к любимому своему грешнику – вероотступнику, гонителю истинной религии, который осторожно держит в своих холодных руках божественную стопу и даже не знает об этом. Или знает?

Махровая ткань жадно впитывает воду, льющуюся с волос Рюзаки. Он только теперь замечает, что из-за него на нежно-золотистой коже Лайта оказываются все новые и новые капельки. Зачем-то бормочет извинения. Бросает сквозь тяжелую намокшую челку цепкий взгляд, под которым Лайт как-то враз теряет весь свой божественный флер и снова становится человеком – настолько, насколько еще может. Просто Богу нет нужды задумываться над значением взглядов простых смертных, а Лайт пока не может отказаться от этой привычки. Тем более когда речь идет о Рюзаки.

Рюзаки странный. Ягами Лайт за свою не такую уж долгую жизнь встречал странных людей, но только этого сутулого, не в меру умного паренька хотелось разгадать. Разрезать, как фрукт, и посмотреть – что внутри. В минуты, когда Эль особенно раздражал его, Лайту хотелось, чтобы сердцевина оказалась гнилой. Но он знал, что это неправда. И знал, что это разочаровало бы его. Лайт не любит разочаровываться.

Продолжая задумчиво вытирать его ногу, Рюзаки тихо роняет:

- Грустно, да?

Он явно не ждет ответа, и Лайт молчит. Ему не грустно. После безмолвной эйфории ему хорошо. Еще ему приятно чувствовать бережные, почти заботливые прикосновения Рюзаки. И есть ли смысл спрашивать себя – почему так? – если новый мир погребет под собой все, что было прежде, вместе с этим дождем, этой лестницей, этой неторопливой, рассеянной лаской не то врага, не то…

- Скоро все закончится, - эхом вторит ему Рюзаки, не давая сформулировать до конца последнюю нерациональную мысль.

Его слова настораживают – откуда у него такая уверенность, если расследование дела Киры в самом разгаре?

Его голос пугает – в нем… то, чего быть не должно. Рюзаки так не говорит. Эль – тем более. Кто из них лжет сейчас Лайту? Или – Кире?

Об этом нельзя забывать, непростительно. Даже сейчас. Тем более – сейчас. Когда до победы рукой подать, когда в плане нет белых пятен и последние жертвоприношения определены. Ни перед чем не останавливаться, ни о чем не жалеть, ни в чем не сомневаться. Это так просто: Лайт уже почти разучился все это делать.

Его останавливает только желание ощутить собственное превосходство перед лучшим детективом в мире.

Ему жаль только подходящей к логическому завершению партии с Эль.

Он сомневается только в значении вдумчивого, соскальзывающего с него взгляда Рюзаки.

- Все будет хорошо, Лайт-кун, - заявляет вдруг в пустоту Эль своим обманчиво мягким, невозмутимым голосом. Он обещал Лайту массаж – он всегда выполняет свои обещания. Немного согревшиеся пальцы со знанием дела трудятся над ногой Ягами, посылая по всему телу вверх волны тепла. Черные колодцы глаз направлены вниз, точно прячутся – и Лайт понимает, что Рюзаки не верит в свои слова.

Это неправильно. Он ведь, в сущности, прав: в новом мире все будет хорошо. Только самому Рюзаки места там не найдется. Но ведь формально он – прав?

Лайту хочется доказать это. Заставить поверить. Навязать свою волю – если снова мыслить в божественных категориях.

И сделать это прямо сейчас.

- Да, - говорит Лайт и достает из кармана брюк завернутую в золотую фольгу конфету. Обертка приятно шуршит, когда кусочек нежного молочного шоколада от нее избавляется. Лайт не может сдержать усмешки, когда переводит взгляд на Рюзаки, заранее зная, что тот за ним наблюдает. Руки детектива замирают, глаза прослеживают путь конфеты до рта Лайта. Ягами не торопится, откусывает сначала половину и только потом – доедает. Шоколад быстро тает, оставаясь на большом и указательном пальцах; на губах – душистый привкус. Эль смотрит – теперь пристально, с болезненной сосредоточенностью, и в его глазах – тоска.

Лайту это не нравится. Чтобы стереть неугодное чувство, он берет Рюзаки за запястье и тянет вверх, а сам немного наклоняется вперед. Лайт целует его: не застенчиво и не агрессивно, как будто делает это в десятый раз, а не в первый. Рот у Рюзаки сладкий. И это не потому, что так принято говорить. Просто Эль – чертов сладкоежка. Просто он за свою жизнь съел столько сладостей, что все эти пирожные, шоколадки, торты, пончики, суфле, кексы, леденцы и мармеладки пропитали его насквозь, засахарили до мозга костей. Именно поэтому язык, небо и десны у него – сладкие. Лайт дотошно и последовательно убеждается в этом, не торопясь разорвать поцелуй. Он так увлечен своей «исследовательской деятельностью», что не утруждает себя тем, чтобы задуматься: почему Рюзаки так спокойно, покладисто отвечает ему, вместо того чтобы раскатать по этой самой лестнице? Ни один, ни другой не закрывает глаза – в этом весь смысл. Лайт следит за своим «подопытным», дожидаясь, когда Эль перестанет смотреть затравленным, уставшим от погони зверьком. Ничего не происходит.

Лайт отстраняется, облизывает припухшие губы и почти беззвучно спрашивает:

- Вкусно?

- Да, - обычным уверенным голосом откликается Рюзаки. Он такой спокойный и безразличный, что это злит. Если бы не стекленеющие от мучительной тоски глаза, Лайт ударил бы его. Драться они умели и проверяли это не единожды.

Только сейчас не хочется нападать и защищаться, на это даже причины нет.

Лайт встает, не выпуская руки Рюзаки из своей, тянет его за собой. Тот молча поддается, не удивляясь, не протестуя, не задавая вопросов. Он знает. Он всегда все знает, черт бы его побрал. Обычно Лайту это нравится, но не сейчас. Мелькает мстительная мыслишка о том, что в одном у Эль по-прежнему нет уверенности: в том, что Лайт – это Кира. Когда-то подозрения равнялись пяти процентам… с тех пор Ягами не интересовался динамикой цифр, но подозревал, что число теперь гораздо, гораздо больше. И все же – не сто. И никогда не будет. Лайт сильнее, умнее, хитрее, дальновиднее и удачливее. И это он сейчас ведет Рюзаки за руку, это он диктует свою волю. Эль может знать что угодно и относиться к этому как угодно, но он подчинится.

Холодный пол проглатывает звуки их шагов, навсегда сохраняя в своей утробе этот путь. Они оба босиком: кроссовки Лайта так и остались валяться на лестнице.

У нелепого здания все-таки есть свои достоинства. В нем много комнат, в которых легко потеряться. Они спускаются на один этаж, идут по длинному коридору с рядом дверей по обе стороны. Лайт знает, какая комната им нужна, и они там уже через минуту своего молчаливого путешествия. Рюзаки наконец отнимает свою руку, но только потому, что ему некуда бежать: дверь закрыта, они изолированы от Японии, от Киры, от шинигами. За закрытым наглухо окном беснуется дождь, но и он тоже теперь – не у дел. Эль смотрит на Лайта своими огромными совиными глазищами, в которых все же мелькает тень ироничного любопытства, и не отходит далеко. Словно их до сих пор держит цепь, ставшая для них одной частью тела на двоих за эти месяцы.

Лайт знает и не знает, что они здесь делают.

Он знает, что Эль должен быть подвластен ему. – Он не знает, действительно ли хочет этого.

Он знает, что у Эль всегда есть причины вести себя тем или иным образом. – Он не знает, в какой мере опасно забывать об этом ради гордыни.

Он знает, что хочет причинить Эль боль за то, что он все еще ухитряется нарушать внутреннее равновесие Лайта. – Он не знает, сможет ли причиненная им боль пересилить нестерпимую муку, застывшую во взгляде Рюзаки.

Мокрая одежда пеленает тело омерзительным коконом. От нее холодно, и Лайт почти срывает с себя рубашку, думая прежде всего об этом. Влажная ткань оседает у ног бесприютным комком, в сером свете комнаты похожая на дохлую серую кошку. Рюзаки смотрит на мертвечину с нечитаемым лицом – и стаскивает свою растянутую, бесформенную толстовку. Под ней ослепительно белая кожа, от которой как будто становится светлее. Лайт думает, что это не совсем нормально, хотя и красиво. Или наоборот. Еще он думает, что Рюзаки казался ему боле худым и тщедушным. Хотя с чего бы – он ведь опытный спортсмен, и он очень сильный. А всё эта его дурацкая привычка горбить плечи, при любой возможности сжиматься в комок и держать руки как кроличьи лапки – кистями всегда книзу.

- Лайт-кун… - впервые разлепляет губы Рюзаки. Тон у него нейтральный, нельзя понять, что он собирается сказать, но Лайт не намерен слушать. Собственное имя взрывается в голове сигнальной ракетой. Он подходит к Рюзаки, сгребает его в охапку и заставляет молчать самым простым и эффективным способом. Может быть, Эль именно этого от него и ждал. Может быть, он не собирался ничего больше говорить. Какая разница.

В этой комнате есть кровать – вот что имеет четкий смысл в смазанном, расплывающегося грязными потеками мире, который виден за окном. Кровать – очень удобная штука в таких ситуациях, как эта.

Они не похожи на любовников. Поцелуи – как изучение, прикосновения – как результаты точного расчета. Чем откровеннее, тем продуманнее; чем жарче – тем конструктивнее. Тела отзываются, разумы поддакивают. Ничего сложного, ни единой заминки. Как будто они вместе уже так давно, что изучили друг друга до тошноты, и чужое тело под руками кажется инструментом, на котором с детства играешь с закрытыми глазами.

Только последнее сравнение неверно. Глаза они так и не закрывают. Зачем? Они разве не для этого сюда пришли? Подловить момент наибольшей уязвимости, раскусить противника… Это можно сделать, только если смотреть не отрываясь, только если просверливать взглядом чужую черепную коробку – и ниже по позвоночнику, дробя позвонки, вырывая трахею и легкие, пропарывая сердце, желудок и выдергивая насаженную на острие печень наружу. А потом снова возвращаться к таким же внимательным глазам и спрашивать: «Ну как, чувствуешь?».

Рюзаки позволяет уронить себя на дешевое покрывало. Он позволяет рывком развести себе колени. Он позволяет рукам Лайта делать с ним все, что вздумается. Он позволяет себе откинуться на спину и дышать чуть чаще, чем обычно.

Лайт понимает, что от этого безоговорочного повиновения начинает терять контроль. Это плохо – и вкусно до одури. Надо взять себя в руки, чтобы вычеркнуть из себя слепую жажду обладания, чтобы… вспомнить: он здесь потому… для того… Сосредоточиться мешают черные провалы устремленных на него глаз, и Лайт судорожно цепляется за них, раскручивая мысль: причинить боль Эль, наказать, отомстить.

Если больше ни о чем не думать, то это просто. Вкрутить боль в податливое тело, как раскаленную добела лампу накаливания, – просто. Особенно сейчас. Лайт добивается желаемого с убийственной легкостью, всего одним движением – и этим губит себя, потому что он больше не хочет делать это. Потому что крепкое тело предсказуемо выгибается под ним белой дугой. Потому что с губ Эль не срывается ни звука. Он даже не морщится, а глаза у него – жуткие. Вопящая, извивающаяся тоска и боль набиты в них до отказа, исключая любую возможность каких-то других чувств. В его взгляде столько боли, что не нужны больше никакие реакции тела. Ее так много, что Лайту самому становится больно – где-то в груди, чуть слева.

Он обрывает движение, замирает, еле дыша. Потом он плюет на все и становится нежным. Лайт умеет быть нежным. Лицемерие может научить не только этому. Но раньше Лайт не бывал нежным по собственному желанию. Это непривычно, странно и сладко. Сладко – потому что он снова находит губами губы Рюзаки, и у него не получается избавиться от ощущения, что он извиняется.

Кажется, Рюзаки принимает извинения – он закрывает глаза, замыкая лавину боли и отчаяния в себе, не пуская их наружу.

Лайт не понимает, что происходит. Стройная система причин и следствий разрушена, прагматичные намерения летят к чертям в ад. Соперник быстро, прерывисто дышит, реагируя на каждое его движение, на легчайшее прикосновение, и Лайт мог бы считать это своей окончательной победой, если бы взамен он не отдавал Рюзаки того же самого – и даже больше. На какие-то мгновения Лайт становится таким настоящим, каким его не видел никто уже очень давно. И если бы Эль взглянул на него сейчас – он бы все понял, его феноменальное чутье подсказало бы безошибочный вывод. Как же хорошо, что он не смотрит…

И как же это неправильно.

Он ведь единственный, кто имеет право знать. Знать все то, что составляет сущность Лайта-Киры. Он так близок к разгадке, этот гениальный сыщик, и так легко упускает ее из рук. Он занят удовольствием и болью, он заполнен физически и эмоционально – и просто позволяет Лайту взять себя целиком, словно подает на фарфоровом блюдце воздушное пирожное.

Безе.

Поцелуй.

Губы растерзаны, вишнево-красным цветком распустились на бледном лице. Им подошли бы сейчас чувственные, хриплые стоны, но Рюзаки молчит. Только в самом конце он судорожно, со свистом втягивает в себя воздух, вцепляясь в плечи Лайта так, что наверняка останутся синяки. С мыслью о том, что ему нравится эта идея, Лайт сгустком пульсирующего наслаждения вырывается из собственного тела, оказываясь в багровой пустоте.

Когда он снова становится собой в себе, его прошивает смолянистая чернота глаз Рюзаки. Они еще больше, чем обычно, если это вообще возможно. Они такие яркие, что по сравнению с ними бледнеют губы. В них до сих пор стынут те же чувства, что и раньше.

Лайт больше не может этого выносить. Его угнетает неспособность выколотить извиняющуюся, бессильную тоску из взгляда Эль. Его убивает невозможность понять, откуда она взялась. Два круглых глаза похожи на маленькие темные зеркальца, в которых отражаются два крохотных Лайта – недоверчивых, настороженных, расстроенных.

В этой изолированной комнате Лайт почему-то чувствует себя простым человеком. Мысли о беспощадности ради благой цели, о создании совершенного мира, о воцарении нового Бога никуда не делись – они слишком долго были с ним, чтобы так просто сдать свои позиции. Но сейчас они кажутся холодными, чужими и несуразно большими для замкнутого пространства в несколько квадратных метров с разворошенной постелью. Они неуютно ворочаются в голове, тяжелым каменным шаром раздавливая все нелогичные порывы. И все-таки Лайт почти сломлен: он готов задать вопрос Рюзаки, признать, что его дедуктивные способности дали сбой.

Слова уже готовы сорваться с губ, когда звонит сотовый Эль. Он спокойно выбирается из-под придавливающего его к кровати Лайта, нашаривает на полу брюки, достает телефон и отвечает.

- Да. – Пауза в несколько секунд, за которой следует безмятежное: - Хорошо, Ягами-сан, мы сейчас придем.

Что ни говори, а голос его никогда не подводит. Как и сейчас, когда Эль произносит, не поворачиваясь:

- Нам пора, Лайт-кун, - и начинает одеваться.

Лайт не понимает, почему ему снова хочется ударить Рюзаки. Все происходит так, как и планировалось. И все равно его не оставляет ощущение, что где-то он допустил серьезную ошибку.

Лайт молча натягивает на себя тошнотворно сырую, кажущуюся ужасно грязной одежду. Они не разговаривают, когда идут в штаб.

***

В большой комнате, приевшейся Лайту до тошноты, все как обычно. С тихим гулом работают мощные компьютеры, светятся огромные мониторы, которыми увешана одна из стен. Декоративность всего происходящего временами угнетает почти невыносимо. Кого они все ищут, если Кира – под носом, прилежно систематизирует и анализирует данные, послушно повторяет за другими рассуждения о необходимости поймать убийцу-изувера. Затянувшийся фарс, который утомляет.

Отец работает за одним из дальних компьютеров, Мацуда и Айзава бездельничают, развалившись на диване. Эль, взгромоздившись на широкое вращающееся кресло – как обычно с ногами – сосредоточенно кромсает длинным и даже на вид очень острым ножом ярко-красное яблоко. Сначала он счищает с него кожуру, потом принимается за аппетитно похрустывающую мякоть плода. Лайт насмешливо думает, что, будь здесь Рюук, он бы слопал это яблоко вместе с рукой Эль. Интересно, как он справляется со своей «яблочной ломкой»?..

Рюзаки кажется задумчивым, он ничего не говорит и просто машинально расправляется с яблоком, ни на кого не обращая внимания. Он оживляется, только когда приходит Ватари за распоряжениями своего то ли начальника, то ли подопечного – Лайт не знает, чего в их отношениях больше.

Эль что-то тихо объясняет Ватари, но все внимание Лайта сосредоточено на зрении, и слова проплывают мимо слуха. Что-то не так. Это настолько болезненно очевидно, что Лайт не понимает, почему этого не замечают другие, не чувствуют всей кожей.

Рюзаки кивает Ватари, отпуская его – и тут же кладет руку ему на плечо, задерживая. Тот останавливается, ожидая дополнительных указаний, но Эль просто смотрит на него и сильнее сжимает пальцы. И, в отличие от Лайта, Ватари понимает. Он на мгновение хмурится и медленно кивает, с чем-то соглашаясь. А потом неожиданным жестом легко проводит рукой по волосам Рюзаки, словно гладит по голове маленького ребенка. Ватари печально улыбается. В этот момент он выглядит очень старым и уставшим.

Эль опускает голову, убирает руку, и Ватари уходит – незнакомой старческой походкой.

Рюзаки долго сидит неподвижно, обхватив колени руками и положив на них подбородок. Его молчание странное, оно звенит пустотой, в нем почти ощутимо отсутствие напряженной работы мысли, такой естественной для Эль. Лайт собирается подойти к нему и заговорить – неважно, о чем. Но Рюзаки вдруг решительно поднимается и, привычно согнувшись, засунув руки в глубокие карманы широченных брюк, направляется к выходу, бросив в никуда, ни к кому конкретно не обращаясь:

- Я скоро вернусь.

«Скоро» растягивается на час.

Лайт сам не понимает, что ждет его – он смотрит в монитор, на котором отображаются какие-то аналитические данные, и не понимает ни слова. Пальцы то и дело поглаживают клавиши на клавиатуре, но ни одной не нажимают. Впервые за долгое время Лайт не может сосредоточиться. Мысли вертятся вокруг Эль: как странно он ведет себя сегодня, куда он пошел, какой он теплый и шелковистый на ощупь. Какой нестерпимо белый. И завораживающе черный. Один сплошной контраст, черно-белый снимок, почему-то оживший и оказавшийся среди простых людей. Он ведь, по большому счету, чужой для этого мира, от которого он прячется за кучей псевдонимов, в огромном здании, похожем на сторожевую башню. Всесильный одинокий мальчик-сладкоежка, способный решить любую логическую задачу, молча задыхающийся от того, что вся его жизнь – непрерывная, беспросветная ложь. Он может покончить с ней только одним способом: умереть. Выходит, что Лайт просто поможет ему освободиться? Правда?

В висках появляется ноющая боль, когда из глубин подсознания всплывает яростно отрицаемое понимание: на самом деле Лайт хочет, чтобы Рюзаки был жив – и был с ним.

Но еще больше Кира хочет увидеть труп Эль у своих ног.

Оттого, что Кира значимее, сильнее и ожесточеннее самого Лайта, становится горько. Всего на миг. Бог не должен быть слабым.

Все предрешено с самого начала. Лайт не может взять его с собой. Здесь, в увязнувшем в насилии мире, Эль всемогущ. Из своего темного уголка он может управлять жизнями людей, он своеобразный здешний идол. Но там ему нечем будет заняться, потому что там будет место только для одного божества. Лайт мог бы увести с собой любого… но не его. В этом есть своя логика: иной человек, не такой сильный, не столь равновеликий, не смог бы вызвать у Лайта такого интереса. Замкнутый круг, итог которого – одиночество на новом Олимпе. Все-таки между ними очень много общего…

Остается только привести в исполнение приговор, вынесенный в тот самый момент, когда Лайт услышал голос Эль, объявляющего ему войну во всеуслышание по телевидению. План прост и изящен: Лайт не любит излишне громоздких конструкций. Подставить Мису под удар – вот и все, что требуется. Рем непременно защитит свою любимицу, она напишет в своей Тетради настоящее имя Рюзаки – и за это расплатится собственной жизнью. Шинигами не должны потакать своим чувствам, для них это смертельно. Почти как для людей.

В сознании скребется мысль, которую Лайт пытается игнорировать, но она для него слишком важна. Это так похоже на поблажку, на маленькую слабость…

Ему не придется убивать Эль своими руками.

Как Лайт себя ни сдерживает, вздох облегчения все равно вырывается из груди.

***
Лайт вздрагивает, когда открывается дверь. Эль останавливается на пороге и смотрит себе под ноги. Он почти растворяется в густых тенях. Лайт резко поднимается, не чувствуя затекшего от неподвижного сидения тела, и идет к нему. Ему кажется, что Рюзаки с трудом заставляет себя стоять на месте.

- Все в порядке? – спрашивает Лайт, хотя он знает, что вопрос глупый. Все не в порядке. Эль не похож сам на себя, и он должен скоро умереть. Нужно просто не думать об этом.

Когда Рюзаки смотрит на него, Лайту кажется, что от этого взгляда у него встают дыбом волосы. Все, что было в глазах Рюзаки раньше, теперь имеет чудовищную концентрацию, и сами эти два уголька как будто изменились, что-то в них появилось новое, страшное. Лайт и сам не может понять – что, только знает: живой человек не должен так смотреть. А лицо – спокойное, сосредоточенное. Это спокойствие граничит с безразличием смерти.

- Я хочу поговорить с тобой, - тускло произносит Эль, разворачивается и выходит.

Как только они оказываются в коридоре, Рюзаки берет его за запястье – крепко, почти причиняя боль. Глядя в пол, сгорбившись еще больше, чем обычно, он уверенно ведет за собой Лайта. Ситуация отзеркаливается, это вызывает ироничную усмешку и немного тревожит.

«Что ему нужно?»

У Лайта все еще нет ответа, когда они оказываются в большой комнате, в которой кроме массивного шкафа и пары стульев можно найти только клоки пыли на полу. Лайт хмурится, не понимая, зачем для разговора им надо было идти сюда.

- Рюзаки, в чем дело? – спрашивает он, стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно.

Вместо ответа Эль, так и не поднимая головы, подходит и обнимает его, каким-то судорожным, отчаянным движением прижимая к себе. Это странно, это непохоже на Рюзаки, это почти пугает – и это выбивает из-под ног Лайта земной шар. Тело Рюзаки горячее и знакомое, мягкие черные волосы щекочут щеку, как пушистый мех какого-нибудь зверька. Лайту нравится все это чувствовать. Ему нравится обвивать руками напряженное тело, успокаивающе поглаживать Рюзаки по спине. Больше того – ему хочется, чтобы это длилось и чтобы его не покидало бархатистое ощущение единства с этим человеком. Через несколько секунд – не позднее – Лайт должен будет начать анализировать ситуацию и свои неподходящие эмоции, потому что в противном случае он рискует допустить ошибку. Но иногда несколько секунд больше вечности, и пока что можно просто спросить – тихо, ласково и по-настоящему:

- Что с тобой?

Эль немного ослабляет хватку, убирая одну руку, и жадно целует его. Лайт не признаётся себе, что благодарен за это, но отвечает с готовностью. Через секунду он понимает, что что-то изменилось.

Эль безвкусен. Его язык и десны – пресные, его губы – просто теплые и мягкие. Упоительная сладость исчезла, как будто кто-то вымыл Рюзаки рот с мылом, навсегда уничтожая воспоминания о килограммах съеденных конфет.

Лайт чувствует тупое огорчение и собирается сказать это Эль, когда тот отрывается от поцелуя.

Лайт не успевает произнести ни звука, когда Эль, так и не открывая глаз, выдыхает в самые его губы одно слово – интимно, доверчиво…

- Кира…

Он говорил это и раньше, но теперь это звучит по-другому: не догадка, а уверенность, твердое знание. Лайт понимает, что потерпел крах, еще до того, как его окатывает волна слепящей боли. Она расходится от точки, в которой тело вскрывает зажатый в руке Эль нож.

Лайт не сомневается, что удар на двести процентов смертелен: Рюзаки, как любой талантливый человек, талантлив если не во всем, то во многом. Теперь не надо просчитывать каждый свой шаг, опутывать ложью всё и вся – можно просто расслабиться, но ноги еще держат ставшее вдруг непомерно тяжелым тело, а губы зачем-то упрямо выдавливают:

- Я… не…

Только теперь Эль открывает глаза и смотрит на него. Агатово-черные зрачки сливаются с радужкой. Лайт снова видит себя – маленького, сломленного и, как ни иронично звучит, обманутого. А потом по гладкой поверхности зеркал идут трещинки, словно что-то взламывает их изнутри, и обжигающий поток одурманивающей, плачущей тоски выливается на истекающего кровью Лайта. Через несколько удивительно долгих мгновений вместо проницательных глаз Рюзаки остаются глубокие черные провалы, подсвеченные красной искоркой. Теперь в них можно рассмотреть лишь тлеющие останки освобожденной боли и апатичное безумие человека, потерявшего в своей жизни все, что только можно было потерять.

Лайту больше не нужно ни о чем думать, но разве надвигающаяся смерть - достаточный для этого повод? Цепляясь за плечи Рюзаки сводимыми судорогами пальцами, он требовательно всматривается в его лицо – и чувствует себя идиотом.

Лайт знает, что это такое.

Это глаза шинигами.

Не Рюзаки.

Тело наконец соглашается с доводами разума о том, что смерть слишком близка. Умирать стоя не хочется, поэтому Лайт начинает оседать прямо на грязный бетон. Эль не дает ему упасть. Он садится на пол и устраивает Лайта у себя на коленях, бережно обнимая его одной рукой, а второй продолжая сжимать длинный острый нож, которым недавно он чистил яблоко в штабе.

Готовясь к тому, что перед глазами все начнет расплываться, Лайт впивается взглядом в лицо Рюзаки, кроме которого в мире ничего не осталось. Запас слов, отведенных ему в этой жизни, подходит к критической отметке, а попадаются всё не те:

- Ты не имеешь права… Тебя… посадят…

Горло сжимается, говорить тяжело, но Лайт пересиливает себя, а получается в итоге бред. Все кончено – кого теперь будет волновать, имел Эль право или нет. Он выкрутится. Он же умнее дьявола, разве нет? И никто его не посадит. И…

Угнетает то, что жить осталось считанные секунды, а мысли – глупые, ненужные, пустые. Угасающий разум мечется в поисках того, за что можно зацепиться.

Человечество лишилось шанса обрести справедливый, чистый мир.

Из-за Тетради Смерти он не сможет попасть ни в ад, ни в рай.

Над ним будут смеяться и его будут поносить недалекие, зацикленные на своих мелочных интересах люди.

Он зря жил восемнадцать лет, зря был лучшим учеником Японии, зря отказывал себе в простых удовольствиях и маленьких радостях.

Он был – уже был – не очень хорошим человеком, может быть… хотя кто теперь разберет?

Лайт в одно мгновение перебирает все это в уме, но ему не становится легче или тяжелее. Внимание возвращается к Рюзаки – только мысли о нем не лишены смысла. От этого немного обидно, но спокойно. Все правильно. Все как надо.

- Тише, - говорит Эль и улыбается одними губами. Лайт чувствует его пальцы в своих волосах. Ему нравится.

- Я не имел права, конечно, - продолжает Рюзаки ласково, - но меня не посадят. Они не смогут. Ты проиграл, Лайт-кун, но и я – проиграл. Мы оба сверзились со своих вершин, и оба разбились насмерть.

Это ничья. Короли навернулись со своих тронов, и играть больше некому. Ради того чтобы вычислить его, Эль пошел на сделку со своими принципами. Чего это стоило ему? Что пришлось сломать в себе ради достижения заветной цели? Ради уверенных «ста процентов»?

Лайт знает ответ, хотя знать не хотел бы. Становится больно, но это уже не боль онемевшего, почти чужого тела. Безобразные «если бы» громоздятся в мозгу, и ни одно из них не удается домыслить до конца. У них двоих просто нет и никогда не было другого будущего. Единственный судья – смерть. Смешно и грустно.

- Мне так грустно, Лайт-кун… мне никогда не было так грустно, - зловещим эхом звучит голос Эль. Между бровями у него пролегла складка, уголки губ печально опущены. Лайт смотрит на него, из последних сил вглядывается в пустые черные глаза – и понимает, в чем он ошибся. Ему весь день казалось, что глаза Рюзаки обманывают его, подсовывают обломки ощущений, придерживая главную тайну. На самом деле, они показывали вовсе не следствия. Темные, мерцающие зеркала правдиво отражали причину. Это был Кира.

Всегда, раз за разом, это был Кира.

Лучше всего прятать вещи на самом видном месте. Просто, как и все гениальное.

- Если бы ты только знал, как мне жаль… - шепчет Эль, проводя по его щеке подушечками пальцев.

- Я знаю, - вылетает из побелевших губ Лайта. Ему вдруг становится спокойно оттого, что в этом наконец-то есть смысл. Он хочет сказать еще хотя бы несколько слов, но, наверное, они лишние. Тяжелая темнота оборачивается вокруг него, тщательно укутывая в вечный саван, и Ягами Лайт умирает.

Рюзаки умирает в то же мгновение. Такого человека больше не существует. Тело, когда-то принадлежавшее ему, сидит в луже бордово-черной крови на полу одного из зданий Токио и держит на руках труп молодого парня. Аккуратно поправив темно-каштановую челку мертвеца, тело Рюзаки выдергивает из него нож. От окончательного небытия его отделяет всего одно короткое, сильное движение рукой. И сделать его не так уж трудно.

Лохматые клочья пыли мокнут в густой липкой жиже, растекающейся по бетону из-под обласканных смертью людей.

Где-то там, за пределами пустого глупого здания, надрываются беззвучные колокола.

Где-то там шинигами Рем изгибает бескровные губы в подобии улыбки.

@темы: Serenada, Грустное, R

---

[radomskaya]

АВТОР:  Татиус ([email protected])
НАЗВАНИЕ: Цепь
ФЕНДОМ: Death Note
РЕЙТИНГ: R
ЖАНР: POV Райто; PWP
СТАТУС: закончено
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Райто; L
ДИСКЛАМЕР: никакой выгоды не имею, пишу для развлечения, права на героев принадлежат не мне
SOUND: Linkin Park – In Pieces

Your lips say that you love
Your eyes say that you hate

© Linkin Park – In Pieces

Мы связаны с тобой одной цепью. Цепью до того прочной, что её нельзя разорвать.
Мы связаны с тобой цепью событий и обстоятельств. Если бы всё можно было бы изменить, всё сложилось бы не так, то, возможно, стали бы друзьями. Но между нами холод железа, холод кожи, холод взглядов.

А мне бы хотелось почувствовать теплоту твоего дыхания. Хотелось бы дотронуться до тебя. Хотелось бы увидеть тебя обнажённым. Я не думаю, что без футболки ты выглядишь худым, не смотря на то, что, на первый взгляд кажешься тонким и изящным. Полагаю тело у тебя отменное.

Мне хотелось бы обладать тобой, как в какой-то степени маленький ребёнок хочет обладать игрушкой. Ты для меня что-то новое, неизведанное, что хочется потрогать, изучить, разгадать, а затем, вдоволь наигравшись, выбросить вон.

Ты сидишь рядом со мной, поедая очередной кусок торта. Несмотря на реакцию других у меня эта привычка не вызывает никаких эмоций. Я равнодушен к сладкому. А то, что ты ешь его в таком количестве, нисколечко меня не смущает.

Интересно, а если я предложу тебе кусочек торта взамен на поцелуй: какова будет твоя реакция? Бьюсь об заклад, глаза у тебя точно из орбит вылезут.

У тебя такая белоснежная кожа. Наверняка это оттого, что ты не часто выходишь на свежий воздух. Ты холоден, как сама зима, но я то знаю, что внутри тебя бушует буря эмоций. Я буквально чувствую её каждой клеточкой своего тела. Или мне просто хочется так думать?

Временами мне кажется, что я знаю тебя, как себя самого, а порой – что совсем не знаю. Но я до безумия хочу попробовать тебя на вкус.

И я попробую. Непременно попробую.

***

Шахматное поле – это череда молочных и шоколадных клеток. В моей голове всё смешалось в одно. Образы меняются, меняются очертания фигур и цвета клеток. Даже размеры поля могут изменяться, мутируя под напором человеческого воображения. Неизменными остаются лишь правила и цели. Суть остаётся той же – стратегия, борьба, противостояние.

Шаг за шагом я веду тебя к краху. Ты отчаянно сопротивляешься, но я-то знаю, что всё равно всё будет по-моему.

В пустой комнате полумрак. В пустой комнате источником света остаётся лишь слабое свечение монитора. В пустой комнате только мы двое.

Ты встаёшь со стула и зачем-то направляешься прочь из зала, ни говоря ни слова, и мне ничего не остаётся, как последовать за тобой. Но это только временное подчинение. Это успокаивает меня.

Я иду за тобой и пялюсь в твою ссутулившуюся спину. Чувствую одуряющий запах твоего тела и ничего не могу с собой поделать. Как можно выглядеть таким беззащитным и быть таким опасным одновременно?

Мысли смешиваются в одно. Вот уже несколько недель я не могу мыслить до конца трезво, потому что предметом моих размышлений волей не волей становишься ты. Ты моя навязчивая идея, моя недосягаемая цель, моя призрачная мечта.

Но ведь мечты когда-то всё-таки должны исполняться?

Ты вздрагиваешь, когда я резко хватаю тебя за плечо и прижимаю к стене. В глазах на мгновение проскальзывает удивление. В едином порыве я опускаюсь на колени и пускаю в ход руки. Пальцы быстро и уверенно расстёгивают ширинку.

Что ты чувствуешь, Рюдзаки?

Почему в твоём взгляде проскальзывает недоверие?

Я ведь твой единственный друг, Рюдзаки?

Так позволь мне…

Не отрывая взгляда от твоих внимательных глаз, я приспускаю джинсы вместе с трусами и беру в рот полувозбуждённый орган. Что это? Адреналин? Щекотливость ситуации? Или ты тоже хочешь меня?

Точно знаю одно: я то тебя хочу. Хочу до безумия, до дрожи в коленях, до черноты в глазах. Будь моя воля я бы оттрахал бы тебя в сей же момент. Жестоко и без подготовки, но я хочу, что бы ты почувствовал то же что и я. Глупо?

Да, наверное, глупо заботится об удовольствии своего соперника. Но я не хочу иначе.

Я вбираю тебя, закрывая глаза, и слышу, как звенит цепь – это ты неосознанно дёрнул руками. А через мгновение в мои волосы вплетаются тонкие пальцы. И от этого от затылка по всему позвоночнику пробегают мурашки, заставляя хотеть этого нелюдимого парня ещё сильнее.

Я заглатываю твёрдую горячую плоть, прижимаю её к небу, ласкаю языком, щедро сдабриваю слюной и напряжённо вслушиваюсь в тишину, осторожно прерываемую твоими сдержанными вздохами. И этот звук сейчас – самая сладка музыка и твой вкус сейчас самый приятный из всех, а твой запах сводит сума и бередит кровь, как не бередит ни один наркотик.

А я хочу слышать твой голос. Хочу слышать стон! Ты даже представить себе не можешь, как часто я вслушиваюсь в нотки твоего чуть хрипловатого голоса.

Бедра толкаются на встречу, я предполагал это и потому мягко придерживаю тебя. Правда через пару мгновений «мягкое придерживание» превращается в грубую хватку, но ты ведь совсем не против? Да и синяки на твоей заднице врядли кто-нибудь увидит.

Твои глаза чуть прикрыты ресницами, а на лбу выступили бисеринки пота. Язык бессознательно водит между губ, увлажняя их, делая пурпурными. Знаешь ли ты, на сколько красив сейчас?

Мои фигуры стоят в нужной позиции и финал этой партии уже известен.

Беззвучный крик – и дрожь сотрясает твоё тело, пальцы до боли сжимают волосы, а бедра едва удерживаются оттого, что бы не войти в горло глубже, чем можно.

Шах и мат.

***


Мы связаны с тобой одной цепью.
И даже если бы ты хотел сейчас уйти, то не смог бы.
Мы связаны с тобой цепью событий и обстоятельств.
И даже если ты не сможешь смотреть мне в глаза – у тебя нет выбора. Ты сам загнал себя в угол.
Мы связаны с тобой одной цепью.
И даже если ты любишь меня безмерно, ты не сможешь ничего изменить.
Между нами холод железа, тепло рук и холодность взглядов.
Между нами … цепь.

@темы: L,, Грустное, R, Фанфики

---

[radomskaya]

АВТОР: Татиус ([email protected])
НАЗВАНИЕ: Принадлежать тебе
ФЕНДОМ: Death Note
РЕЙТИНГ: R
ЖАНР: POV Миса-Миса; PWP
СТАТУС: закончено
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Райто/Миса-Миса
ДИСКЛАМЕР: никакой выгоды не имею, пишу для развлечения, права на героев принадлежат не мне
SOUND: Blackmores Night – Shadow of the Moon



Он сказал, что это всё ради спасения мира, погрязшего в грехах.

В темноте я вижу, как блестят его глаза, и в тайне восхищаюсь им. Этот блеск пугает и одновременно завораживает. Он смотрит мне в глаза, приковывая мой взгляд к себе, не позволяя мне сдвинуться с места.

Ягами стоит напротив меня и расстегивает пиджак.

Пуговицы.

Такие маленькие и блестящие. Они сдаются под его напором, все до одной. Потому что перед его напором не возможно устоять.

У него такие красивые руки, что мне хочется поцеловать каждый его пальчик. Но я не могу сдвинуться с места, а только смотрю, как пиджак летит куда-то в сторону кресла.
Райто что-то говорит мне, но до меня не сразу доходит смысл сказанного. Проходит какое-то время прежде, чем до меня доходит, что он хочет. Кира хочет, что бы я разделась.

Райто хочет, что бы я разделась.

Он хочет любоваться телом Мисы-Мисы! Тогда Миса-Миса разденется для него!

Прочь летят одежды. Я нетерпелива в своём стремлении обнажения. Моё тело прекрасно, я знаю это. И потому ни сколечко не смущаюсь.

Свет луны делает мою кожу бледной, как молоко. Мне кажется, что я свечусь. Это потому что я стою в полоске лунного света. Райто же скрыт во тьме. В таком липком и вязком мраке, что я едва различаю его силуэт. Знаю только, что он тоже обнажен.

Подойди, подойди же.

Не смотри на меня оттуда из темноты. Мне страшно. Будто бы я снова возвращаюсь в ту страшную ночь. Будто бы снова вижу кровь. Нет, я не хочу это видеть!

Я вздрагиваю всем телом, когда чувствую прикосновение горячих рук. Первое прикосновение. Потом будут ещё и ещё. Но это самое первое запомнится мне на всю жизнь.

Это всё для спасения мира.

И эти поцелуи, и эти прикосновения, и эта кровать, и луна в окне.

Он даже не пытается быть нежным, но мне всё равно. Потому что сейчас он мой. Потому что сейчас, когда я чувствую жар его тела, тепло его дыхания, влажность его губ – я счастлива. Разве не счастье ощущать любимого человека всеми клеточками своего тела и радостно вскрикивать от каждого прикосновения. Неистово гореть и извиваться в его руках и молить о большем.

У Райто натренированное тело. Горячее и гибкое, твёрдое словно камень. И сердце у него тоже каменное. Хотя разве может человек с каменным сердцем так безоглядно бороться за справедливость? Нет, о чём же я думаю..

Нет, я уже не думаю. Все мысли улетают в никуда, а в голове остаётся вакуум.

Ты во мне! Ты со мной! Как же это много и как мало. Какая щемящая нежность в сердце, от которой так и хочется плакать. Райто, любимый…

Однако в следующее мгновение ухо обжигает горячий циничный шёпот:

-Вот теперь ты от меня никуда не денешься.

А может, мне послышалось? Да, наверное, послышалось. Я просто не хочу думать о том, что это не так.

Вскоре я задыхаюсь от жара, который заполняет меня с каждым толчком, сотрясая моё тело и кровать. А ещё через мгновение он запрокидывает голову и сладостно стонет. Я вижу его изящную шею и полуоткрытые, влажные губы. Виски мокрые от пота.

Он падает на меня, и мы лежим так, пока он, наконец, не засыпает.

Тишину нарушает только твоё мерное дыхание. Я не знаю, сколько мы пролежали так. Минуту, десять. Мышцы уже затекли, но мне это не важно. Важно только что ты рядом. Важно дышать с тобой и принадлежать.

Принадлежать тебе.

@темы: L,, Грустное, R, Фанфики

---

Осенний фик

[whitesummer]

Название: Четыре года
Автор:  JaneyVixen
Бета:  wakabaka
Пейринг: Лайт, Л
Рейтинг: PG
Жанр: Серьезный.
Состояние: закончен
Disclaimer: I own nothing!

Сделав глубокий вдох сырого осеннего воздуха, он потянул на себя тяжелую дубовую дверь за металлическую ручку, открывая для себя вход в церковь. Дверь со скрипом закрылась за его спиной, обрезая блеклую полосу света на каменном полу, и он оказался в тихом и просторном помещении, где не было заметно присутствия людей. Атмосфера церкви была хорошо знакома ему, несмотря на то, что он посетил католический храм всего лишь два или три раза за всю свою жизнь. Японский храм не сильно отличался от католического по атмосфере, но для Ягами Лайта именно католическая церковь представлялась символом религии, к которой была причастна большая часть мира.

В этот день ему не было повода приходить сюда, ровно как и в любой другой день своей жизни. Он возвращался домой как обычно, по людным улицам, там его ждало дело, которому он посветил всю свою жизнь, дело, в котором заключался ее смысл. Работа бога. Не такая сложная, но отнимающая много душевных сил. Она часто кажется рутиной, как и все эти одинаковые дни, но все же он замечал, что мир действительно менялся, потихоньку. В этот осенний день погода была пасмурной, и в ветре ощущалось дыхание наступающей зимы, однако он замечал, что люди вокруг становились счастливее. У них появилась уверенность в том, что они защищены, у них появилась вера в то, что мир становится лучше. Даже те, кто отрицают Киру, не могут не чувствовать этого воодушевления. Старый бог уходит в прошлое, и он, Ягами Лайт, не должен был приходить сюда сегодня. Но, проходя через окрашенный в золото парк поблизости, он услышал звон колоколов.

Ягами Лайт, высокий молодой человек в длинном осеннем пальто, недоверчивым и презрительным взглядом обвел своды храма и цветные узоры на стеклах. В центре располагались скамьи, а перед пьедесталом в конце зала стоял ряд высоких подсвечников с рядом свеч. Лайт медленно прошелся вдоль рядов и выбрал скамью с правой стороны, расположившуюся в середине зала.

Лайту раньше казалось, что обстановка церкви будет вызывать у него скуку, что ему там будет нечего делать, однако сейчас он чувствовал себя вполне комфортно, оставшись наедине с собой в полной тишине. Церковь назвала бы его грешником, дьяволом, и пусть. Сейчас он чувствовал себя как в своей тарелке. Неважно, кем он был – и бог, и дьявол являлись частью религиозного мира, и, если ему было комфортно сейчас, возможно что именно по этой причине – в нем появилась чуточка божественного.

Мозаичные окна и едва заметное мерцание свечей действительно успокаивали его. Дом бога старого мира был спокоен, чего нельзя было сказать о собственном доме Лайта. Однако, главное отличие состояло в том, что его дом был построен на лжи.

“С самого момента своего рождения ты хоть раз сказал правду?”

Бог нового мира прокладывает себе дорогу обманом. Христос всегда говорил правду. И поэтому Христос поплатился.

"Я не стану лгать тем, кого люблю”.

Христос любил всех людей, Ягами Лайт не любил никого. Жить в обмане гораздо проще, так легче переносить потери. Ему некому и незачем говорить правду, кроме… него. L. Ему он сказал правду, и говорит до сих пор. Несмотря на то, что L уже нет среди живых. Такова цена правды Ягами Лайта.
Там, где должно быть сердце, он резко ощутил тупую боль. Было ли это настоящей болью, или он ее только выдумал, он даже не был способен это определить, поскольку научился управлять своими эмоциями и теперь большую часть времени почти ничего не чувствует. Это ему тоже ни к чему. Чувства, как и любовь – еще одно препятствие на пути нового бога, спрятанное в нем самом. Именно поэтому ее сложнее всего устранить, именно поэтому он все еще чувствует эту боль. Обычно она приходит, когда он слишком глубоко задумывается об L.

С самого начала после смерти Рюдзаки он считал, что ему не следует серьезно об этом думать. Поверженный враг – закрытая тема. Лайт никогда не могу представить себе комнату, где располагался штаб, без присутствия Рюдзаки. Не верил, что сможет его устранить – по-настоящему . Даже когда Рюдзаки действительно не стало, в это сложно было поверить, находясь в штабе. Казалось, что он просто куда-то вышел. Лайт невольно воспринимал его отсутствие именно так.
Никто не знает, что Лайт чувствовал себя очень паршиво тогда. Не было ни горя, ни слез, он не мог даже сказать что скучал без Рюдзаки. Он не жалел о том что сделал, ему следовало поступить именно так, как этого желал Кира внутри него – устранить главное препятствие на своем пути. Рюдзаки, нет, L сделал бы то же самое в отношении него. Он и собирался это сделать: проверить достоверность фальшивого правила. Лайт также не исключал возможность того, что L все-таки решит воспользоваться тетрадью. Таков он был - пошел бы на убийство, но все же выбрал более гуманный путь. Почему же он не воспользовался тетрадью, почему? Лайт убеждал себя, что у Рюдзаки было слишком мало времени. Или, сейчас он уже просто не способен понять его чувства, когда собственное сердце зачерствело?
Чувствовать эту печаль было нормально, он убедил себя в этом тогда. Снаружи, он продолжал действовать по плану. План – обмануть шинигами Рем, убить L, напудрить мозги группе полицейских…

“Миса, давай жить вместе”.

Это был последний пункт плана, самый легкий. Ему даже не нужно было играть.

«Тебе предстоит увидеть рождение нового мира”.
Кира занял место L. Готово.

И он, Кира, Ягами Лайт, все еще здесь. И вот оно – еще одно чувство, от которого он хотел избавиться даже сильнее чем от чувства тоски. Чувство отвращения. По поводу того, что все идет по плану. Сначала это приносит удовольствие, эйфорию, победа – высшая награда. Но потом становится противно, что жизнь превращается в простой односложный механизм, движимый по заданной Ягами Лайтом схеме: 20 минут, неделя, 3 месяца, 4 года. Даже в самом сложном и долгосрочном плане не было осечки. Фактор провала – это человеческий фактор. Рюдзаки мог воспользоваться тетрадью, но он этого не сделал, и все прошло просто идеально. Лайт все устроил идеально, он всегда все делал идеально, с детства, но не внушало ли собственное совершенство для него отвращение еще до того, как он подобрал тетрадь? Лайт вздохнул и облокотился локтями на спинку передней лавки.

Уже 4 года его жизнь идет как задумано. Люди верят ему. Это даже смешно. Он часто думает о том, что призрак Рюдзаки мог бы наблюдать за ним с выражением сарказма.
Четыре года назад покинуть здание штаба, где он провел вечность, было для него облегчением, причем не столько потому что ему надоело там жить. Все вокруг в этом месте напоминало о Рюдзаки. Каждая комната, коридоры, крыша – это ощущение было повсюду. Ягами Лайт попросту сбежал оттуда, сбежал от самого себя, и ненадолго смог забыть о печали. Вновь возложив на себя заботу об очищении мира, он начал новую жизнь…
Откинувшись на спинку своей скамьи, Лайт, запрокинув голову, смотрел на рельефные узоры на потолке, неволей запечатлевая на их рисунке собственные мысли. Он покинул мир Рюдзаки уже давно, но часть этого мира осталась с ним по-прежнему. Он больше не думает о Рюдзаки как о враге, потому что он его победил, и он не способен думать о нем как о друге, потому что его уже нет рядом. Рюдзаки – он просто существует где-то внутри него, Ягами Лайта. Лайт всегда думает, что Рюдзаки наблюдает за тем что он делает, как он врет Мисе, следственной группе, отцу. Ему слышится шепот L в шорохе осенних листьев, он чувствует его тепло в запахе кофе... когда Рюдзаки покидал этот мир, он тоже слышал звон колоколов.

Лайт слегка дотронулся до левого запястья. Ощущение от браслета наручников не забыто до сих пор, и даже наручные часы не способны сравниться с той тяжестью и болью которую они причиняли. Шрама не осталось, но это только на поверхности кожи.

В глубине церкви показалась одна из монахинь преклонных лет. Она вышла, чтобы зажечь около пьедестала несколько новых свечей. Лайт заметил, что она обратила на него внимание и тайком поглядывала в его сторону, не подавая виду, даже ее лицо не дрогнуло. Лайт же не переставая наблюдал за ней, слегка прищурив карие глаза. Зажигая последнюю свечу, монахиня глянула на него, слегка приоткрыв рот, и, доделав свое дело, неровной походкой поторопилась внутрь. Как же легко манипулировать людьми.

В такт его мыслям, над потолком, в колокольне вновь ударили колокола, еще и еще. Лайт почувствовал, как оказался в ловушке эха от этого звона, и боль ответила резонансом, грудь словно сдавило. Он хочет чтобы это закончилось, чтобы колокола не звучали как обвинение в его ушах. Ответом стала вибрация и звонок сотового телефона в его кармане. Этот шум… почему именно сейчас? Рюдзаки?... Лайт захотел позвать его в первый раз за бесконечность времени. “Я просто хочу быть с тобой рядом, я не хочу больше разрушать себя». Лайт вытаскивает телефон и смотрит на имя. Это Миса. Беспокоится, что он опаздывает? “Все так и должно быть. Это нормально”. Он хочет убежать отсюда. “Ты разорвал цепи, но я по-прежнему тянусь к тебе”.Ягами Лайт встал и направился к выходу. Как только дверь за его спиной захлопнулась, мобильник замолчал.
Лайт продолжал идти вперед по узкой мощенной дорожке, пока не удалился от церкви достаточно далеко, чтобы видеть ее целиком. Он обернулся, и порывы ветра, заиграли в его волосах, распахнули его пальто и вскружили под его ногами золотые и красные осенние листья.

Колокола небольшой церквушки, в которой он неожиданно оказался гостем, били последние удары, только для него.

«Рюдзаки… я всегда должен был считать тебя своим врагом, я считал тебя им, моим самым лучшим врагом, идеальным для меня. Я должен вспоминать тебя именно как соперника – так должно быть, чтобы план осуществился. Однако для меня ты остался просто близким человеком. Я не могу тебя забыть, я обращаюсь к тебе. Эта печаль живет со мной до сих пор, ты ее часть и я хочу тебя за это ненавидеть. Я могу стараться, но я не могу больше злиться, не могу издеваться, не могу воспринимать тебя просто как L. Тебя уже нет, но ты по-прежнему единственный который стоит моих чувств, от которых я отказываюсь. Я не буду думать что любил - я никогда не люблю, не должен. Но я не буду больше бороться с этим чувствами и воспоминаниями о тебе, Рюдзаки…»

Последний удар колокола растворился в прохладном воздухе. Лайт отвернулся от церкви и пошел дальше, кутаясь в пальто от неожиданно пришедшего холода.
“Ты этого заслужил, и я тебя по-прежнему уважаю. Давай оставим все как есть”. Возвращаясь в свой мир, Ягами Лайт прошептал ветру, что зима в этом году наступает слишком рано.
“Если однажды я потеряю все свои чувства, я буду помнить”.



04.05.2007

---

Советую воспринимать с юмором

[radomskaya]

АВТОР: [L] _Татиус_ [/L] ([email protected])
НАЗВАНИЕ: Это было легко
ФЕНДОМ: Death Note
РЕЙТИНГ: R
ЖАНР: PWP
СТАТУС: закончено
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Райто/L
ДИСКЛАМЕР: никакой выгоды не имею, пишу для развлечения, права на героев принадлежат не мне
ОТ АВТОРА: экспериментирую со стилем/впадаю в маразм (нужное подчеркнуть)
P.S. давно хотелось так написать xD


Это было легко. Легко было улучить момент и украдкой провести рукой по бедру. Провести невзначай, будто бы не нарочно. Будто бы не нарочно, но ты ведь знаешь что это не так. Ты знаешь, что это не так, и, вздрогнув, смотришь в мои глаза. Смотришь своим долгим, непроницаемым взглядом большущих глаз, решая сложные задачи и приходя к определённым выводам. Приходя к определённым выводам, ты протягиваешь руку и кладешь её ко мне на плечо. Ты кладёшь руку ко мне на плечо, и я думаю, что в следующий момент меня настигнет удар. В следующий момент меня настигнет удар, а потому я резко наклоняюсь к тебе и запечатываю рот поцелуем, надеясь, что этого всё же не произойдёт.
«Этого всё же не произойдёт!» – думает L, судорожно отвечая на поцелуй Райто. Судорожно отвечая на поцелуй Райто, L дергает цепь на себя, которая незамедлительно натягивается и жалобно звенит. Цепь натягивается и жалобно звенит, притягивая к себе Райто. Райто притягивается к L.
Райто притягивается к L, думая, что так и задохнуться не долго. «Так и задохнуться не долго» - подумал Райто, отрываясь от сладковатой мягкости, и поднимаясь со стула. Поднимаясь со стула, он тянет за собой L, который безропотно подчиняется ему. L безропотно подчиняется Райто потому что уже не в состоянии думать. Ведь никто не в состоянии думать, когда почти ласковые руки ныряют под ремень джинс и начинают по-хозяйски разгуливать там, где им гулять совсем не положено. «Там совсем не положено!» - думает Рюдзаки, но не в силах протестовать. Не в силах протестовать, он падает на кровать, куда его не слишком нежно толкает Райто. Райто не слишком нежно толкает L и по-кошачьи нависает над ним, заглядывая в самые большие глаза на свете, лаская самую бледную кожу в мире. Лаская самую бледную кожу в мире, он слышит хриплые, едва сдерживаемы стоны и хочет ещё и ещё и ещё, целовать, лизать, кусать самое непокорное тело. Непокорное тело изгибалось, извивалось змеёй, выгибалось дугой, гибкой и томной, беспорядочно водя руками по простыням, и целуя всё, до чего оно могло дотянуться. Всё до чего L мог дотянуться - дрожало и сокращалось под напором мягких губ. Под напором мягких губ мышцы Райто дрожали и сокращались, но Ягами всё же хотел перехватить инициативу.
«Перехватить инициативу!» - подумал Райто и яростно бросился завоёвывать сантиметры жаждущего тела. Жаждущее тело не сопротивлялось, радостно раскрываясь под неистовым напором, капитулируя перед таким ажиотажем. Капитулируя перед таким ажиотажем L, и не заметил, как исчезла сначала его футболка, а затем штаны и трусы. «Исчезли футболка, штаны и трусы!» - в панике подумал Рюдзаки, сжимаясь от холода, но тут же вздрагивая от прикосновения горячих губ к тому месту, где «совсем не положено». Место, «где совсем не положено» совсем не протестовало против влажных прикосновений губ и языка, а затем и горла и неба. Горло и небо изредка сжимались, доставляя ещё большее удовольствие, обещая ещё более скорую разрядку. Райто обещал ещё более скорую разрядку и водил руками по бледным бёдрам. Бледные бёдра вздрагивали в такт размеренным движениям пока, наконец, Ягами не начал захлёбываться спермой. Райто начал захлёбываться спермой, слыша громкий протяжный всхлип L, который блаженно выгибался под ним, содрагаемый волной оргазма. Содрагаемый волной оргазма L подумал, что всё-таки, наверное, это было слишком легко.

@темы: L,, Бред, Веселое, R, Фанфики

---

~Пока ты спал

[~mello]

Название: Пока ты спал
Автор: ~mello
Бета: ~Тарталь
Пейринг: Matt/Mello
Рейтинг: PG
Жанр: драма
Состояние: закончен
Дискламер: никого и ничего не имею, денег за это не получаю, хотя очень хотелось бы.
Предупреждение: лекгие, почти невесомы намеки на слэш/яой

читаем здесь

Пока ты спал, я смотрел к окно на проливной дождь, сбивающий с деревьев последнюю листву, курил, играл в свой геймплей и опять-таки курил. Одну сигарету за другой, пока они не кончились. Я ждал, когда же ты, наконец, проснешься, откроешь глаза и позовешь меня. Я ждал. Я всегда ждал тебя. Я всегда был предан тебе, ты был единственным в моей жизни, кого я по-настоящему любил, за кого был готов отдать жизнь. Жаль, что я не получал от тебя взаимных чувств. Ты всегда старался не привязываться к людям, чтобы потом, теряя их, не раскисать, не показывать свою слабость. Ты не хотел, чтобы у тебя были больные места.

Пока ты спал, я незаметно, едва касаясь провел кончиками пальцев по твоим губам, чуть приоткрытым во сне. Такие нежные, как у девушки, такие холодные, как у самой Снежной Королевы из сказок, что в детстве читали нам няньки, такие… такие, что хочется попробовать их на вкус. Ты едва заметно морщишься во сне, чувствуя мои прикосновения. Мэлло, откуда у тебя этот шрам? Я надеюсь, что ты ответишь мне, когда проснешься.

Пока ты спишь, ты похож на ребенка. Тебе 20 лет, но во сне ты вновь становишься таким, каким я помню тебя еще в приюте Вами. Выражение твоего лица совершенно меняется, ты так безмятежен, ресницы чуть трепещут. Что тебе снится, Мэлло? Ты ведь расскажешь мне, когда проснешься?

Пока ты спишь, я любуюсь тобой. Я всегда восхищался тобой, твоими амбициями, твоим стремлением к победе, твоей жаждой знаний. Сколько себя помню, ты по несколько раз на дню таскал меня с собой в библиотеку, найти что-нибудь, чем ты увлекался в данный момент. И всегда с шоколадкой. Старая библиотекарша всегда грозилась нас выгнать и больше не пускать, если найдет на книжке хоть малюсенький след от шоколада.

Пока ты спал, я взглянул на твое запястье и улыбнулся, увидев всю ту же, небольшую букву М. У меня есть такая же. Окружающие думают, что эти буквы означают наши имена, и правда, только вот они не догадываются, что буква на моем запястье значит Мэлло, а на твоем Мэтт. Я боялся, что ты сведешь ее, но прошло уже столько лет, а она все при тебе.

Пока ты спал, дождь за окном прекратился, даже немного выглянуло солнце. Я убрал волосы с твоего лица, ты неожиданно открыл глаза.
- Я разбудил тебя?
Ты молча покачал головой.
- Болит? – я кивнул на шрам.
- Немного. Знаешь, Мэтт, если бы не ты, я бы сдох там, как собака. Спасибо.
- Мэлло, помолчи, - от его слов я слегка поморщился, - Ты думаешь, я смог бы жить спокойно, зная, что мог бы спасти тебя и не сделав этого?
- Не знаю…
- Заткнись, Мэлло, ты все прекрасно знаешь…
Я отвернулся к окну. Хотелось закурить, но сигареты кончились.
Неожиданно я почувствовал твои теплые руки на своих плечах.
- Мэлло, тебе нельзя вставать, ты …
- Заткнись сам, Мэтт, я так хочу.
Ты прекрасно помнишь, что твое слово для меня закон. До сих пор. И до самого конца. Я замолкаю, ты ведь все равно сделаешь так, как тебе захочется.
Я чувствую твое горячее дыхание рядом со своей шеей. Внутри – то ли бабочки, то ли…
- Мэтт, прости, что не попрощался. Прости, что пропал так надолго. Прости, что не давал о себе знать.
Я едва заметно ухмыляюсь уголком губ. Мне нравится, что ты сказал это мне. Мне нравится, что только я знаю тебя таким, только я видел твои слезы, только я слышал от тебя «прости». Только, только я.

И когда ты снова уснешь, я буду снова и снова смаковать это момент, прокручивая в памяти твои слова, вспоминая твое горячее дыхание у моей шеи.

@темы: ~ assassin, PG