[DeathNote-Fanfiki]

Название: отсутствует.
Персонажи: Ниа, Лайт, Миками, Мелло.
Тема: II. Жанры. 1. Ужасы. 5. Псих.
Объём: 6524 слова.
Тип: джен.
Рейтинг: PG–13 ставлю смело.
Саммари: Ниа в мешке.
Авторские примечания: Постканон, антиутопия, безумие и смерть персонажей, ООС, АУ, фэйспалм - буквально)). Еще у автора вечная проблема с заголовками, так что, если у кого появятся идеи насчет названия, с радостью обсужу их. Тапки приветствуются.

Ошибка. Оплошность, глупый просчет ценою в смерть. Смех, все еще отдающийся в ушах, заглушил эхо выстрелов и предсмертные вопли семи человек. Ниа уже понял, что Миками спрятал в кармане или рукаве вырванный из Тетради лист, и пока они все беспечно пялились на валяющегося в пыли и крови Лайта, служитель Бога исхитрился записать туда имена полицейских и помощников преемника L.

Все кончено. Не он ли сам произнес эти слова какие-то десять минут назад? Уже неважно, он следующий. Совсем не страшно, просто невыносимо мерзнут ноги в тонких белых носках. Даже если бы он вскочил и попытался сбежать, то упал бы – совсем не чувствовал ступней. Поэтому Ниа оставался неподвижным. К тому же, далеко все равно не уйти: приговор Миками догонит его быстрее любой пули. И те сорок секунд, что можно было бы потратить на крики о помощи, не достигнут ничьих ушей: в конце концов, он сам выбрал для встречи пустынное место. Знать бы заранее, куда может привести собственная предусмотрительность. Однако Ниа думает не об этом, а о том, что никогда в жизни не кричал. А он вообще умеет? Если и умеет, то не станет доставлять своим врагам незаслуженного удовольствия.
Миками идет к нему. Хочет увидеть гримасу страха и страдания на лице малявки, посмевшей покуситься на его идола. Убийцы, они такие сентиментальные. А приговоренным к смерти в последние секунды жизни в голову лезут глупые посторонние мысли. Вроде сожаления о том, что сложносочиненное строение из Lego, почти достигающее потолка, останется незаконченным. Ну и команду жаль, да, они были толковыми помощниками. Если Миками будет идти так медленно, Ниа даже успеет пожалеть Мелло, а ему это совсем не нужно. Поэтому неудавшийся наследник Справедливости пытается представить, что его ждет. Вот сейчас тело забьется в судороге, сердце сожмут железные тиски, и оно лопнет. Непослушные пальцы будут рвать на груди рубашку. Хоть в этом он будет похож на других людей. Будет больно. И действительно, стало больно. Только совсем не там, где ожидал Ниа. Старый склад подпрыгнул и завалился на бок. Темно-багровый омут проглотил обрывок последней неуместной мысли.

Ягами Лайт, поморщившись, откинулся на спинку заднего сиденья. Здесь, в служебной машине, оставленной Айзавой у дока номер пять, его никто не увидит, и все равно богу нового мира, одержавшему только что победу в решающем сражении, не пристало охать и хвататься за сломанные ребра. Раны серьезные, но не смертельные. Сейчас боль даже почти не чувствовалась – так сильно, всепоглощающе было ликование. Лайт словно пьян. Может, это оттого, что провал был слишком близко? Не надоумь он Миками всегда носить при себе клочок листка из Тетради, все закончилось бы сегодня. И мир продолжил бы гнить. Но у богов, видимо, другие планы на лучшего выпускника. Не является ли это доказательством того, что они нуждаются в нем, его справедливости… его правлении? Лайт даст им то, чего они хотят. Начнет прямо завтра. А сегодня можно еще побыть несдержанным в своей радости новорожденным божеством. Даже когда он прикончил Рюузаки, было не так хорошо, как сейчас. Захотелось набрать в грудь побольше воздуха, чтобы сказать что-нибудь на прощание серым стенам склада, где нашло свое последнее пристанище его препятствие к мировому господству. Но ничего не вышло: Лайт поперхнулся кровавой слюной и зашелся в мучительном, выворачивающем наизнанку, кашле. Какого черта Миками там копается так долго?! Уже темнеет, и раны так или иначе дают о себе знать. Если бы не идиот Матсуда, его верный слуга и помощник присоединился бы к восьми трупам на грязном полу Желтой коробки. Следы нужно заметать тщательно. А у Миками совсем поехала крыша, в будущем это может стать проблемой. Однако самостоятельно вести машину Лайт не в состоянии. И самое главное – ему нужно вернуть обе Тетради. Одна на груди Айзавы, вторая на полу перед ничтожеством по имени Нейт Ривер. Интересно, он уже мертв? А вот и Миками.

Высокая угловатая фигура неверным шагом приближается к машине. Складывается впечатление, что к земле ее придавливает нечеловеческий груз: прокурор еле переставляет ноги. Потеки дождевых капель на стекле мешали рассмотреть его. Когда Миками подошел к автомобилю вплотную, Лайт увидел, что ноша на его плече вполне реальная. Серый полотняный мешок с чем-то бесформенным внутри. Открыв дверь, безумец наклоняется, выражение подобострастия застыло на лице. Он приподнимает мешок, протягивая его Лайту, словно язычник, воздевающий руки к небу, моля бога принять подношение – вырезанное кривым кинжалом сердце врага. В мешке что-то большое, Лайт до сих пор не может сообразить, что там. Подношение бережно кладут на светлую обивку сиденья, дверь захлопывается. Только когда завелся мотор, Ягами решился опустить ладонь на грубую ткань. Под ней было что-то теплое! И живое – он чувствовал, как это нечто под его рукой словно надувается и снова сдувается – дышит! Спустя пару секунд уголки губ Бога ползут вверх. Миками совсем не дурак. По крайней мере, он всегда умеет правильно угадывать желания своего Ками. Свита ведь этим и занимается, правда? В конце концов, сегодняшнюю фееричную победу можно праздновать не один день, а два. Или три. Смотря, как долго выдержит трофей.
Голова раскалывается, болит жутко, до тошноты. Это первое, что чувствует Ниа, очнувшись. Запах пыли и свежей крови щекочет нос непривычным пряным сочетанием. Ниа пытается разлепить веки, чтобы увидеть, где находится. Он что, уже умер и в аду? Всех гениев объединяет равнодушие к религии, но раз он по-прежнему осознает себя как себя, значит, есть место, куда попадают после смерти, и на рай оно совсем не похоже. А может, он еще жив? Ниа наконец удается открыть глаза и одновременно пошевелиться. Темно и неудобно. Еще одна попытка распрямиться, тошнота и боль усиливаются, нога упирается во что-то твердое. Какое-то тесное пространство: багажник машины, а может, ящик. Или гроб. Не похоже на методы Киры: слишком рискованный способ убийства. С другой стороны, тех, кого ему следовало опасаться, больше нет в живых, и можно растянуть мучения беспомощного врага на сколько угодно долго. Ниа охватила паника: конечности затекли, ему было больно, и дышать в этом темном коконе становилось все труднее. Он стал исступленно колотить ногой в твердую поверхность и пытаться приподняться на локте, чтобы проверить, насколько тесна его тюрьма. Вдруг сверху на него легло что-то тяжелое и стало давить, прижимать голову к пыльной ткани. Из-за этого вместо готового вырваться из груди крика получился сдавленный писк. На зубах противно заскрипел песок.
- Надо было связать ему ноги, прежде чем класть в мешок. Я не смогу держать его всю дорогу…
- Я не думал, что он очнется так скоро, Бог. Мы почти приехали, потерпите немного.
Бог? Точно, тот самый голос. А второй – Миками. Ниа в мешке, и они куда-то едут – вот почему тошнит. Ягами ранен, и его пленник не представляет, как можно было не только выжить, но и говорить, двигаться, соображать с такими повреждениями. Опять мысли не те, не об этом нужно думать. Похоже, к помощи Тетради решили пока не прибегать. И отсюда вопрос: с какой целью его оставили в живых, или, если быть более конкретным, - каким способом собираются убить. Если и правда закопают, смерть Ниа будет ужасна, но ведь есть на свете вещи страшнее смерти. Он всегда жил под чьей-то надежной охраной, не нуждался ни в чем, выходил на улицу только в случае крайней необходимости. Интернета, телевидения и просматриваемых им досье преступников, убитых Кирой, хватало для того, чтобы достаточно четко и красочно представлять себе то, что один человек может сотворить с другим из ревности, жадности и мести. Детектив должен иметь живое воображение, гибкий ум и умение читать замыслы преступников. Все это было и у Ниа, но глупо утверждать, будто знаешь, что такое боль, если собственные познания ограничиваются почти стершимся из памяти днем, когда он упал с приютской лестницы и ободрал колено. Осторожно подтянув руку к голове, он пощупал затылок: перед глазами заплясали разноцветные пятна, а пальцы остались мокрыми. Снова стало не хватать кислорода. Тело было совсем не готово к таким испытаниям, оно вопило об этом каждой своей клеточкой. Это неудивительно, ведь в прошлом Ниа окружали тепло и комфорт, покой и одиночество предоставлялись по первому требованию; мягкая, не сковывающая движений одежда, цвета пастельных тонов, игрушек столько, сколько вздумается, - восемнадцать лет его верным спутником по жизни была забота окружающих. Стекло матовое, ткани – только натуральные, еда разогрета до идеальной температуры. Сейчас же его трясло от лихорадки: щеки и лоб пылали огнем, а пальцев ног он не ощутил даже после тщетной борьбы с дверцей машины, спина ныла от невозможности перевернуться и изменить положение тела, нежную кожу колола и натирала грязная мешковина, из-за аллергии на пыль Ниа практически не мог дышать носом. Но даже будучи в таком плачевном состоянии, он сомневался, что на этом страдания закончатся. Работу его блестящего интеллекта Лайт уже видел и убедился, что приемы психологического воздействия с соперником не работают. Но какова будет реакция, если вонзить ему под ноготь иголку: он заорет так, что сорвет голос, или будет молчать до последнего… до смерти? Ответить на этот вопрос не мог даже сам Ниа. Это пугало, как и все неизвестное.

Когда машина остановилась у высотного здания, в темных стеклах которого отражались окна соседних небоскребов, стало совсем темно. Лайту срочно нужна медицинская помощь, он с трудом фокусирует взгляд, намокшая от пота челка лезет в глаза, в салоне невыносимо душно – кажется, его стены сжимаются и давят на истерзанное пулями тело. В сознании удерживает одна сила воли. Нужно открыть замок на воротах и размотать тяжелую цепь. Миками двигается очень медленно. Лайту хочется записать его имя в Тетрадь прямо сейчас, но это было бы неблагоразумно. Мешок, лежащий на сиденье прямо под боком, не издает ни звука. Похоже, эта бесцветная копия L занялась тем, что умеет лучше всего - думать. В этом они – Кира и реинкарнация его преследователя – друг друга стоят. Однако есть одно маленькое обстоятельство, которое меняет все, - карты у них на руках совсем не те, что в начале, силы не равны, Лайт уже победил, показал свое превосходство – теперь можно и повеселиться. Лицемерно будет не признаться себе, что беспомощность жертвы, абсолютная бесполезность гениальных мозгов малявки только распаляет его. Учащенное дыхание, покалывание в кончиках пальцев, нетерпеливость, легкая эйфория. Створки ворот начинают бесшумно открываться. В этом неиспользуемом уже пять лет здании они с Миками смогут отсидеться пару дней. Потом он свяжется с полицией Токио и сообщит, что является единственным выжившим после встречи с Кирой. Скажет, что ему чудом удалось сбежать из того склада, что все эти дни он лежал без сознания в захолустной больнице одного из пригородов. Его верный слуга отыщет какого-нибудь проштрафившегося врача, который подтвердит это. Лайт будет оплакивать свою команду, он будет рыдать над их могилами так, что никто не посмеет упрекнуть его за бегство с поля боя. А потом… начнется новая эра. Нет. Сперва нужно позаботиться о безопасности своего будущего. Сравнять с землей питомник для гениев в Англии. А не то, чего доброго, еще через пять лет они пришлют в Японию дюжину таких, как Ниа.
Дверь открывается, сперва Миками выволакивает наружу мешок, бросив его на бетонные плиты, а затем осторожно подхватывает своего Бога на руки и несет по лестнице на пятый этаж. Через несколько минут возвращается, чтобы запереть ворота, замирает, прислушиваясь к звукам огромного города, неумолкающего двадцать четыре часа в сутки. Людское присутствие чувствуется повсюду: клерк, опаздывающий на последний поезд домой, постоянно поглядывает на часы, парочка пьяниц затеяли шумную перебранку в конце улицы, через дорогу в окнах первого этажа торгового центра горит свет и видна голова охранника, склонившаяся над какими-то документами или газетой. Х-Кира ненавидит этот город почти так же сильно, как его кумир. Огромный небоскреб, находящийся в центре офисного района Токио, стоящий у всех на виду, выбран местом свершения правосудия. И всем плевать на это. Даже если Ниа закричит, они просто отвернутся и ускорят шаг. Миками без раздумий уничтожал бы не только преступников, но и равнодушных людей, потому что все зло на свете совершается с чьего-то молчаливого согласия. И все же сегодня продолжающееся разложение мира играет им на руку. Замок на цепи, соединяющей створки ворот, защелкивается. Усмехнувшись, Миками взваливает на плечо шевелящийся мешок и скрывается за дверью, ведущей на пожарную лестницу.

Дорога кажется Ниа бесконечной – можно подумать, что Япония давно позади, и сейчас машина бороздит серую гладь Тихого океана. Когда они наконец останавливаются, его выволакивают из машины и бросают на землю. Сквозь маленькие дырочки в мешок проникает воздух и приглушенные звуки улицы, это – единственный шанс позвать на помощь, потом будет поздно, но Ниа молчит: от удара о твердую поверхность перед глазами пляшут разноцветные звезды, к тому же, вероятность того, что на крик кто-то откликнется, ничтожна мала, скорее, он навлечет на себя гнев похитителей, и его заставят молчать каким-нибудь болезненным способом, например, пнув ногой. Приближающиеся шаги, непродолжительное путешествие вниз по лестнице на плече Миками, еще одно жесткое приземление, звук поворачиваемого в замке ключа – и тишина. Минут десять уходит на то, чтобы унять головокружение и звон в ушах. Третья попытка встать на ноги завершилась успехом, теперь можно и осмотреться. С трех сторон – гладкая стена, с четвертой – решетка. Камера. Предположение подтвердил прямоугольный выступ у одной из стен, о который Ниа больно ушиб колено, - узкая койка, какие обычно бывают в тюрьмах. Холодно, ну почему здесь так холодно? Сначала он пытался согреться, меряя шагами тесную каменную коробку, но очень скоро выбился из сил, тошнота подкатила к горлу, а результата никакого. Пришлось свернуться калачиком на нарах, хорошо хоть не на полу, и все равно сбивчивого неровного дыхания хватает только на то, чтобы согреть ладони. Заснуть никак не удавалось: мешали мысли об ожидающей его завтра участи и дробный перестук собственных зубов. К счастью, скоро мозг сжалился над изможденным, страдающим телом и отключился. Наверное, это и правда был не сон, а потеря сознания, потому что даже когда двенадцать часов спустя в камеру вошел Миками и сгреб Ниа в охапку, тот не очнулся.

Первое пробуждение после победы: Лайт долго лежит на импровизированной постели и смотрит в набивший когда-то оскомину потолок. Это ведь здание, что построил L для большего удобства в расследовании. В этот самый потолок он вынужден был пялиться часами, слушая бесконечное клацанье по клавиатуре и шелест конфетных фантиков – иногда всю ночь напролет. В одной из тюремных камер, в которой заперт сейчас его враг, сидел когда-то он сам. Восстанавливая компьютерную систему после уничтожения данных, Лайт тайком перевел права собственности на себя. Этот пятидесятиэтажный гигант принадлежит ему уже пять лет. Конечно, электричество давно отключили, камеры слежения не работают, однако это хорошее укрытие, надежное и вместительное. Идиоты-коллеги никогда не интересовались, что стало с небоскребом, а Лайт тем временем платил одной местной конторке за его охрану, но так ни разу не воспользовался им для своих целей. Ни разу до вчерашнего дня. Отличное место – толстые стены, три уровня подвальных помещений, пуленепробиваемые и звуконепроницаемые стекла – в самый раз для суда над жалкой мелюзгой, возомнившей себя преемником справедливости. Лайт попытался встать – каждое движение отдавалось болью в туго перевязанной бинтами груди. Во всем теле ощущалась необыкновенная легкость, предметы двоились в глазах – это от потери крови. Миками поехал за медикаментами, едой и одеждой. Пока он не вернулся, лучше не дергаться и не совершать лишних движений. Лайт, вздохнув, лег обратно на подушки. Тоска.
Когда он очнулся во второй раз, за окнами уже мигали огни вечернего города. Во сне к Лайту приходил отец, и они ожесточенно спорили о чем-то. Не сумев убедить упрямого сына, Соичиро сокрушенно прикрыл лицо ладонью: ему было стыдно за наследника. Отцу никогда не дано было понять его намерений, как и всем остальным. Видя несправедливость, они лишь прикрывают лицо ладонью, плачут, читая в Интернете статьи про голод в Африке, создают благотворительные фонды в поддержку детей, подвергшихся насилию. Они не понимают, что все это – мышиная возня, которая ничего не изменит, сила, которой никто не боится. И только он, сын инспектора полиции, осознал необходимость жестких мер и не испугался последствий. Мир узрел приход спасителя, никто уже не пытается всерьез противостоять Кире. Кроме кучки глупцов, которые поплатились за свою дерзость жизнью. Как мог отец не гордиться им: школа давно в прошлом, но оценки во всех графах у Лайта по-прежнему отличные – успешная работа, красивая невеста, благородная миссия. Впрочем, неважно. Соичиро умер, и его сыну больше не нужно изображать из себя примерного ученика. Опираясь на здоровую руку, Лайт сбросил с себя одеяло и сел. Чувствовал он себя гораздо лучше, не считая слабости. И все равно затягивать с больницей и квалифицированной помощью не стоит. Закончить задуманное и вернуться в заботливые руки матери. Возможно, уйти на время из полиции. Проводить больше времени с Саю и Мисой. Почему бы и нет? Держать их в дураках еще проще, чем полицейских. Лайту уже хотелось расправиться с Ниа как можно скорее, даже с помощью Миками он не выдержит здесь два дня без отопления и прочих удобств. Сейчас. Но не успела нога Лайта коснуться пола, как откуда ни возьмись появился прокурор.
- Бог, вам нельзя вставать! Вы слишком слабы.
- Я в порядке, отпусти мою руку.
- Но…
- Он в сознании?
- Н-нет… В подвале очень холодно. Но я привез кое-что из дома, Ками. Все готово, я только ждал, когда вы проснетесь.
- Покажи.
- Да-да, это на первом этаже.
На лестнице Миками все-таки удалось забросить руку Лайта себе на плечо.

Когда Ягами увидел приготовления своего последователя, он едва сдержался, чтобы не ахнуть. Это было чудовищно, чересчур изощренный способ мести, сам он до такого не додумался бы. Но с другой стороны, поступить так с Ниа вполне справедливо, ведь точно так же L поступил с Мисой. Он приказал привязать ее к этой штуке на целых пятьдесят дней. Хотевший хоть в чем-то услужить Лайту Матсуда в деталях описал, как все происходило. «Запрещенные методы». Лайт шел в этот подвал с мыслью ограничиться одной записью в Тетради: приказать Миками утопить малявку в ведре с водой, как котенка, избавиться от тела и совершить самоубийство. Убить двух зайцев одним выстрелом. Грех причинять человеку лишние страдания. Именно поэтому он выбирал для приговоренных Тетрадью сердечный приступ как причину смерти в абсолютном большинстве случаев. Рюузаки же не гнушался прибегать к незаконным способам добычи информации: похищать людей, мучить их и требовать признания своим электронным голосом. Ниа, скорее всего, по неопытности просто не хватило духу замарать руки в этом деле, но раз уж он зовет себя преемником великого детектива, пусть увидит оборотную сторону его величия. Собрав все силы, Лайт отлепляется от холодной стены и подходит к вертикальной стойке, к которой ремнями привязан его пленник, раздетый до трусов, жалкий и грязный. Белые волосы от пыли стали серыми, локти, бока и колени покрыты синяками, на шее потеки крови. Беспомощность в своем абсолюте. С нижней губы свисает тонкая нитка слюны. Так дело не пойдет. Ниа должен чувствовать, как его ломают. Кричать, тщетно звать на помощь, плакать и молить о смерти. Лайт начинает копаться в многочисленных баночках и пробирках, стоящих на специально приготовленном столе. Найдя нужную, улыбается и подносит ее к лицу Ниа.

Ниа, еще во времена своего приютского детства, читал в одном из учебников, что первый вдох, который делает новорожденный человек, причиняет ему невыносимое страдание. Младенец этого не понимает, но его крик служит для матери и врачей знаком того, что он в порядке. Небольшая плата за право жить. Непродолжительная боль в начале пути, она же в его конце, однако один завершает его быстро, другой же мучается, страдает и просит смерть прийти и замкнуть круг. Еще не очнувшись, Ниа чувствует на каком-то подсознательном уровне, что его ждет второй вариант. Отвратительные испарения проникают через нос прямо в горло, голова инстинктивно дергается и встречает препятствие в виде жесткой доски – он просыпается ото сна, который был похож на смерть, и понимает, что жив как никогда. Странно ощущать это будучи связанным по рукам и ногам, щурясь от бьющего в лицо света расставленных на столе мощных фонарей, в ожидании смерти в руках маньяка – за секунду до взрыва все кажется таким четким и… понятным. Вонючую штуку наконец убирают от его носа, можно открыть глаза. Перед ним сама смерть. Рановато еще для галлюцинаций, но тени вокруг горящих глаз и обтянутый кожей череп выглядят такими реальными. Чудовище открывает рот:
- Просыпайся. Завтрак ждет.
Эту улыбку ни с чьей не перепутаешь. Лайт Ягами, второй L, он же Кира. Шагах в двух за его спиной в полумраке хихикает Миками. Все становится на свои места. Ниа на удивление быстро удается совладать с собой: пригодился опыт в управлении собственными эмоциями. Даже когда Лайт отступает в тень, и становится виден стол с аккуратно разложенными в ряд шприцами, отбрасывающими блики пробирками и мензурками, мутно поблескивающими зажимами, скальпелями и пугающего вида приспособлениями, предназначение которых было пока неизвестно, ни один мускул на его лице не дрогнул. Нужно держаться. Ниа слишком слаб, чтобы долго пробыть в сознании, когда его начнут резать на кусочки. А потом уже будет все равно.
- Я знаю, о чем ты думаешь, N. Ты почувствуешь все благодаря этому, — к его глазам подносят ампулу с какой-то мутной желтой жидкостью. Плохи дела. – Начнем с малого. С помощью этого можно вырвать твои ногти, а вот этим – раздробить все пальцы на руках, говорят, это весьма болезненно. Потом – лучевые кости, они у тебя очень тонкие и сломать их будет несложно. Ключицы, ребра.. времени у нас достаточно…
Какой ужас. Еще там, в Желтой коробке, Ниа стало абсолютно ясно, что перед ним сумасшедший убийца, но даже когда Лайт извивался на полу, выплевывая проклятия вперемешку с просьбами о помощи, в нем оставалось еще что-то человеческое, в картинах обновленного мира и совершенной справедливости можно было, постаравшись, найти какую-никакую логику. Сейчас же перед ним самый настоящий псих, который чувствует себя в безопасности и поэтому не стесняется показывать свою истинную сущность. Ощущение полной вседозволенности уже перебороло инстинкт самосохранения. Этот нелюдь сделает с Ниа все эти ужасные вещи, потому что не может простить ему то, что оказался разоблаченным перед людьми, которые считали его эталоном порядочности и достоинства многие годы. Он не может смириться с тем, что вся его грязь оказалась на виду из-за такого никчемного выродка, как Ниа. Убийцы, они такие ранимые. Теперь Кира хочет, чтобы преемник L оказался на его месте, хочет опустить его до своего уровня. Ниа уже не страшно. Он понял замысел этой пародии на человека полностью и теперь испытывает лишь отвращение. Наверное, оно слишком явно читается на лице, и божеству это пришлось не по вкусу. Ниа хватают за волосы, так сильно, что из глаз все-таки брызнули слезы.
- Скажешь что-нибудь?..
Подросток собирает свои последние силы для плевка. Прямо в искаженное безумной ухмылкой лицо. Сплошная неискренняя патетика и банальность, но это все, что он может сделать.
- Ах ты, маленькая дрянь… - Лайт тыльной стороной ладони вытирает подбородок и усмехается. – Перед тем, как закончить с тобой, я с помощью Тетради смерти заставлю тебя назвать адрес приюта Вамми. А потом наведаюсь к детишкам в гости, если хочешь, могу даже привет от тебя передать… Ладно, хватит болтать. Миками, приступай.
- Да, бог.

Естественно, Ягами не станет сам возиться со всеми этими щипцами и ампулами, у него для этого слишком ухоженные руки. Когда тень Х-Киры ложится на распластанное, непроизвольно дрожащее от холода тело, Ниа старается думать о чем угодно, только не о том, что сейчас будет. В этот самый момент в помещении что-то оглушительно грохнуло, и на лицо Ниа брызнула вязкая теплая жидкость. Кровь. В него выстрелили? Приоткрыв глаза, Ниа видит, что у стоящего перед ним Миками практически снесено полчерепа. Выронив скальпель, он падает вперед, прямо на свою несостоявшуюся жертву, а потом на бок, повалив стол. Несколько фонарей, до этого стоящих на нем в ряд, орудия пыток, пробирки и бутылочки из темного стекла, не пропускающего солнечный свет, – все это со звоном рассыпается по полу, комната превращается в театр теней. В дверном проеме, где за секунду до произошедшего можно было увидеть яркую вспышку, видно что-то, едва отличающееся цветом от черноты подвала. Человеческий силуэт, тонкий и как будто ненастоящий, делает шаг за порог… так и есть: призрак. Не может быть, этого не может быть, мертвые не встают из могил, Ниа же видел, видел тело на каталке за толстым стеклом холодильной камеры, черное, скрюченное, обгоревшее до углей тело. Своими глазами. Неужели они подводят его сейчас, но сердце… коварная мышца, доверять которой не стоит никогда, бешено колотится в грудной клетке, потому что в глубине души Ниа уже понял, что не ошибся. Он даже не успевает толком удивиться, как на его спасителя набрасывается Лайт и с силой припечатывает к стене, пистолет летит за металлическую стойку, к которой прикован Ниа. Кире сложно двигаться из-за ран, но он выше и тяжелее незваного гостя, поэтому спустя секунду тот оказывается прижатым спиной к бетонным плитам пола, и цепкие пальцы психа смыкаются на его горле. Ниа ничего не может сделать, первый раз в жизни он не хочет оставаться бесстрастным зрителем, безмолвной декорацией, однако все, на что хватает его почти иссякших за прошлый день сил, — попробовать пошевелить руками и ногами. Бесполезно даже думать выбраться отсюда самостоятельно. Сдавленное ругательство и протяжный стон, который издал призрак, когда его приложили головой о бетон, побудили Ниа попытаться еще раз - безрезультатно. Кира давит на шею противника сильнее, как будто хочет раздавить ему трахею, и стон превращается в хрип. Неужели все закончится так? Неужели увидев слабый проблеск надежды, Ниа все-таки погибнет здесь, утянув за собой еще одну жизнь? Черная фигура под Ягами дергалась, сопротивляясь, рука судорожно шарила по полу и наконец, ухватившись за какой-то длинный блестящий предмет, нанесла удар. Кира вздрогнул всем телом, словно его разбудили посреди ночи, как-то странно выдохнул и начал крениться вперед, падая на своего соперника. Сутулая узкая тень, извиваясь, выбралась из-под поверженного и уже неподвижного убийцы, и на подсвеченной фонарем стене появился ее двойник. Это конец. Человек не в состоянии выжить, если из его головы торчит хирургический инструмент. А Кира, несмотря на божественные замашки и неоправданное самомнение, был простым смертным. Должна же быть на свете хотя бы такая справедливость. Призрак подошел к Ниа вплотную, и тот воочию смог убедиться, что перед ним Мелло, настоящий, живой, только цвет залегших под глазами теней стал насыщеннее, чем месяц назад. Может, это из-за слабого освещения? Ниа как раз успел додумать эту мысль, и организм решил, что за прошедшие сутки с него хватит потрясений и испытаний, так что можно и расслабиться. Он отключился, но не совсем: образы, слова и действия потеряли на время свой смысл, он воспринимал их так, словно безучастно наблюдал за всем происходящим, лежа на дне ручья: мир в картинках только проплывает над ним, подчиняясь медленному ходу течения. Объяснения, признания, правда – потом, все потом.

Он запомнил, как его несли к машине на руках и что где-то за плотным частоколом высотных зданий разной высоты и формы рождался новый день, которого он не должен был увидеть. Люди, заключенные лавиной в ледяную тюрьму и избежавшие смерти, люди, заблудившиеся в лесу на десять суток и находящие в конце концов дорогу домой, люди, вырванные из рук маньяка, выжившие благодаря счастливой случайности, невероятному совпадению, – все они чувствуют примерно одно и то же. Верующие возносят хвалу и благодарности всевышнему, сомневающиеся смиряются с наличием всевидящего ока, счетчика грехов и добрых дел, и помещают его в недосягаемые небесные сферы, атеисты нехотя признают, что есть в этом мире явления, не подчиняющиеся логике, вероятностям и процентным соотношениям. Они жестоко ошибаются: логике подчиняется все, просто она должна быть достаточно гибкой и учитывать даже самые незначительные на первый взгляд обстоятельства. Дьявол кроется в деталях. Ниа нравится это выражение, пусть он не верит ни в дьявола, ни в бога. А атеизм – лишь зеркальное отражение умышленного избегания истины, которое проповедует любая религия. Мир не может вписаться даже в самую идеальную парадигму, но это не значит, что его нельзя охватить умом. Ниа словно седой старик, наблюдающий за отблесками рассвета в листьях дерева, находящий в них своеобразную гармонию, ученый, который способен увидеть смысл в ничего не говорящих рядовому обывателю формулах. Оба смотрят в себя и видят вселенную, потому что не отвлекаются на эмоциональные раздражители. Для Ниа игры собственного разума увлекательнее любого аттракциона. Это факт, не вызывающий ни радости, ни печали. Однако очевидно и то, что сегодня карты легли каким-то совершенно особенным образом, пышущий жаром и оглушительно лязгающий металлом экспресс в небытие пронесся в паре миллиметров от его лица, и, осознавая все это, нужно чувствовать хоть что-нибудь. Облегчение, тихую радость. А он вообще умеет? Пытался хоть раз? Возможно, давно. Потом реакции на ближайшее окружение были сведены к минимуму. Можно ли повернуть вспять этот практически завершенный процесс? И стоит ли оно того?

Последующие пять дней Ниа вел существование, которое сам охарактеризовал бы словом «бесполезное»: спал по восемнадцать часов в сутки, делая небольшие перерывы для приема пищи и водных процедур. Когда Мелло привез его, измученного и практически не соображающего от физического истощения, в квартиру, которая служила СПК временным штабом, он все-таки встал на ноги, самостоятельно дошел до ванной, снял единственную оставшуюся на нем часть гардероба, зашел в кабинку, включил горячую воду на полную мощность, лег на белую кафельную плитку и лежал так два часа под упругими обжигающими струями. Пока не смыл с себя запах крови и земли, который, казалось, въелся в кожу и волосы намертво. Немного постоял у двери в туалет: нет, сейчас его не вырвет, все-таки желудок пуст уже двое суток. Мелло сидел там же, где и два часа назад, - у компьютера, сосредоточенно грызя ноготь, но Ниа его будто не заметил. Молча зашел на кухню, вытащил из холодильника коробку молока, из шкафа – упаковку крекеров, и молча затолкал все это в себя, не заботясь о степени свежести, давясь и через силу. Нужно восполнить потерю энергии перед сном, неважно как, в следующий раз поесть он сможет не раньше, чем через десять часов. Снова Мелло, поза прежняя, ноль внимания, потухшие глаза видят что угодно, только не монитор перед ними, тихий, непривычный, не такой. Он ведь тоже чудом избежал смерти, но особой радости по этому поводу не испытывает, видимо. Хотя еще не факт, что чудом, возможны варианты. Минутное колебание: думать или спать – и Ниа, благоразумно выбрав второе, скрывается за дверью в спальню.

Через полторы недели он понял, что готов. В шкафу нашел старый рюкзак, еще с приютских времен остался. Ниа сложил туда минимум необходимого: пару теплых вещей, средства гигиены, деньги, мобильный телефон – на крайний случай. Люди, собираясь в дорогу, кроме этого стандартного набора в вариациях берут (или оставляют) еще что-нибудь на память: фотографии, письма, дорогие сердцу вещи. У него ничего подобного нет. Впервые этот факт не выглядит бесспорным преимуществом. Пара дней – и ничто в этой комнате не напомнит о нем, взглянув на его багаж, можно подумать, что он принадлежит любому из семи миллиардов человек на земле, даже паззлов и конструктора там нет: негде будет собирать. Ничего личного, ничто не вызывает подозрений и не оставляет доказательств. Налет индивидуальности отсутствует. Раньше это казалось правильным, самим собой разумеющимся, не было необходимости видеть себя в зеркале восприятия других людей, чтобы чувствовать, что он существует на самом деле. Однако если Ниа хочет выжить, ему придется хотя бы притворяться обычным… нормальным по меркам большинства тех, кого он будет встречать. А если получится, то и научиться быть таким, любой навык можно развить, и этот – не исключение. Сложно только вначале.

Мелло после недельного ступора вдруг охватила жажда бурной деятельности: он копался в ненужных теперь никому базах и файлах, обложился со всех сторон мировой прессой, куда-то звонил, сидел у компьютера до утра. Они с Ниа старались не обращать друг на друга внимание, не пересекаться на кухне и в ванной, не разговаривать. Поэтому уходить было легко. Бывший L уже собрался повернуть ручку на входной двери квартиры, как его догнал тихий вопрос сидящего спиной к нему Мелло, который, вообще-то, должен был дремать после очередного ночного бодрствования:
- Куда это ты собрался?
- Ухожу. – Мелло никогда не задает лишних вопросов и не говорит банальностей, он всегда все понимает правильно. В данном случае то, что Ниа идет вовсе не в магазин за углом.
- А кто же будет заниматься всем этим? – Неопределенный жест в сторону мигающих экранов или же занавешенного тяжелой портьерой окна.
- Ты, – Мелло беззвучно смеется, запрокинув голову на спинку кресла, становится видно, как дергается острый кадык. Издевается или просто сошел с ума? Нет, авторство этой издевки принадлежит не ему. Ниа опять первый. Но он не специально, правда. – Ты ведь всегда хотел этого.
- Не см… - он спотыкается, как будто вспоминает что-то очень важное, не позволив грубому ответу сорваться с губ, - не такой ценой. – Поникает, сжимается. Отводит взгляд. Больше не смешно. – Я должен был умереть там, в фургоне, но не смог решиться. Сидел и ждал, когда имя журналистки запишут в Тетрадь, а потом, когда в кабине все начало заниматься, усадил за руль труп одного из охранников, обнаружившего мое местонахождение раньше всех. Все прошло гладко, как будто так должно было быть. Хэл, кстати, знала: видела, как я убегал. За день до похищения не было сомнений, ни капли сожаления. Он надеялся выжить, я знал, что это мое последнее дело, и это правильно. А вышло наоборот, жажда жизни пересилила во мне желание уйти красиво… желание прекратить нашу с тобой гонку, Ниа. Смысл был в том, чтобы, умирая, знать, как ты мне обязан, но не видеть снисхождения на твоем лице, не дать тебе опомниться и придумать достойный ответ. Ради этого я готов был умереть, но в слепой одержимости не предполагал, что утяну за собой еще и Мэтта. Я не могу быть L, Ниа, просто не в состоянии продолжать эту игру.
«Мелло, Мелло, какой же ты дурак… Жестокий дурак. Но у меня никого, кроме тебя, не осталось…».
- Ты не можешь, я понимаю. Но ты должен, - в Ниа смотрят уже не глаза, а два оптических прицела. Заводить откровенный разговор это все равно, что добровольно взять на себя роль мишени. Но отступать поздно. – Думаешь, я хотел становиться преемником? Был в восторге от происходящего? Хотел впутывать в дело Киры не только себя, но и других людей? Я видел свое будущее иначе, но ты ушел, и мне пришлось делать то, что я должен был сделать, так, как умел. Теперь я ухожу, не потому, что решил уступить тебе место наследника, а потому, что не имею права им быть даже в большей мере, чем ты. Я должен сначала стать сильным, научиться защищать себя самостоятельно… чтобы справляться в одиночку.
- Самостоятельно? Ниа, не сравнивай себя со мной. В пятнадцать лет я мог надрать задницу любому сверстнику, даже некоторые старшие ребята меня боялись. У тебя не единого шанса на улицах Токио, и пяти кварталов не пройдешь - пристукнут, даже на помощь позвать не успеешь. Да и не станешь.
- Может, и стану. Может, я не такой уж и слабый, Мелло.
- Да ну? Я следил за встречей в Желтой Коробке. В бинокль, из соседнего дока. Пока слез с вышки, твои дружки затолкали тебя в мешок и увезли. Я уж думал: все, поминай, как звали – пока по чистой случайности не наткнулся на машину Миками у какого-то госпиталя. Просто невероятно, что я ее заметил! Сел ему на хвост и незаметно пробрался в здание, где тебя держали. Им пришлось ехать от доков до безнес-квартала чуть ли не через весь город, и я почему-то уверен, что за всю дорогу ты ни разу не попытался закричать, вырваться и удрать.
- Кричать было бессмысленно: они записали бы мое имя в Тетрадь.
- Ну да, стать живым куском мяса куда лучше. Бежать ведь так неблагородно. Боишься показаться глупым, нелогичным, совершить иррациональный поступок ради выживания, готов умереть, лишь бы не потерять лицо… ты ничем не лучше меня. Ты псих. И завтра твой труп найдут в ближайшей канаве. Либо ты окончательно съехал крышей после пережитого, либо что-то задумал, и первое вероятнее, чем второе.
- Ты же сам сказал, что я псих… К тому же то, останусь я в живых или нет, не должно волновать Мелло.
Он долго смотрел на Ниа, прямо в него, пытаясь найти во встречном взгляде насмешку, превосходство, ложь – все то, что он видел, или же думал, что видел долгие годы в приюте, в штабе СПК, даже у себя в голове, стоило только сомкнуть веки. Там, где у обычных людей находятся глаза, в этих застывших кусках дымчатого горного хрусталя, что-то изменилось. Знакомое выражение, особенно если самому задержаться у зеркала чуть дольше, чем на привычные с недавнего времени доли секунды, и присмотреться, заглянуть внутрь собственных зрачков. След поражения, неудачи, свидетельство проигранной войны, в прямом смысле несмываемое клеймо. Только у Ниа оно менее уродливое. Хотя верно ли последнее утверждение, покажет время: то, что прячется внутри, вылезает на поверхность не сразу. Зато теперь всезнайка понимает, каково было Мелло. Вряд ли прочувствовал, но понял. Уже прогресс... Как же капризна все-таки смерть. Как бы ни тасовала она свою колоду карт, они двое всегда оказываются по разную сторону баррикад, даже если им приходится меняться ролями. Мелло здесь, но ему хочется быть совсем в другом месте, сесть на свой мотоцикл, уехать в какую-нибудь глушь, осесть, пустить корни – может, и не жить нормальной жизнью, но попытаться… Вообще-то, это не совсем его желание, но вышло так, что только Мелло может воплотить его в жизнь. Обещания нужно сдерживать. Так он и сделал бы, если бы в который уже раз эта ходячая пижама не смешала все его планы. Он ничего не должен Ниа, однако знает его слишком хорошо, поэтому и признает, что у Номера Один нет выбора, кроме как уйти. Взять реванш. Начать все с самого начала, с того, чему дети учатся еще в начальных классах школы – стоять за себя. Конечно, Ниа осознавал, что без обученной команды помощников, поддержки полиции и других ведомств, ежедневного удовлетворения всех его насущных потребностей окружающими он ноль. Случай распорядился так, что это знание превратилось в опыт. Мелло уверен: Ниа никогда не сможет спокойно крутить свои шестеренки, собирать белоснежные паззлы, щелкать головоломки как орехи и быть L, пока в его личной броне зияет дыра размером со слона. Двенадцатилетний ребенок проиграет ему шахматную партию, но ничто не помешает наглецу дать Справедливости в глаз и одержать победу силой. Непорядок. Не будь здесь Мелло, спаси Ниа кто-нибудь другой, все было бы иначе. Усиленные нагрузки, пробежка и даже, может быть, какое-нибудь боевое искусство. По слухам, сам L неплохо владел кунг-фу. Но присутствие причины всех твоих поражений и побед в момент принятия решения творит с логикой и благоразумием невероятные вещи. Мелло ли не знать. Пять лет назад он сам с разбега прыгнул в омут во многом лишь потому, что во время памятного разговора в кабинете Роджера там был и Ниа, видел его шок, истерику, его слабость. Он не мог слить малявке еще и в этом, поэтому ушел в тот же вечер, наспех собрав вещи, не попрощавшись с Мэттом. Если б Мелло не услышал тогда снисходительное «Я не против сотрудничать с тобой», он все равно убежал бы, но позже, продумав план действий, наметив маршрут и основные вехи пути. А вышло наоборот: головой вниз с обрыва, в никуда, пытаясь что-то доказать тому, кому плевать на очередное подтверждение твоего диагноза. Псих. Оказаться на улице, быть главарем уличной шпаны, бежать от полиции, красть деньги, делать себе фальшивые документы, лететь в Америку, присоединиться к мафии, снова бежать, стрелять, взрывать… убивать – все это было чересчур даже для сумасшедшего Мелло, особенно пятнадцатилетнего. А потом привык. До такой степени, что втянул в эту грязь лучшего друга. Чтобы отомстить за смерть человека, бывшего призраком при жизни, потратить кучу усилий и жизней на месть тому, кто ее не достоин, убедить воплощение равнодушия в собственной значимости. Ради меньшего не стоило и пачкаться. Ниа же совсем не максималист. Но Мелло еще здесь, и пусть план Номера Один похож на извращенный способ самоубийства, он пойдет до упора. Из упрямства. Ему в конце концов не все равно, хоть и выглядит все это как попытка доказать обратное. Игра продолжится.
- Ты прав, Ниа: меня это не волнует.

Уже на лестнице Ниа слышит сзади быстрые спускающиеся шаги. Не надо, не надо его уговаривать, приводить доказательства и аргументы, он и так все знает. Не нужно соблазнять остаться, иначе он может и поддаться на соблазн. Но Мелло его не разочаровал, как и всегда.
- Эй, постой. Возьми это.
- Думаешь, после всего, что произошло, я буду пользоваться ею?
- Будешь, если не совсем идиот. – Первая улыбка за неделю, неизвестно откуда взявшаяся морщинка у губ. Долгое прощание ни к чему. Черный прямоугольный предмет, принесший миру столько страданий, неоправданных надежд, проклятий и слез радости, торопливо засунут в рюкзак. Никакого почтения к реликвии. Гении равнодушны к обрядам, тотемам и анимам, не верят в приметы, а существование шинигами способны впихнуть, логически обосновав, в собственную парадигму реальности и найти им там место. И в этом смысле крест на серебряной цепочке, скользнувший в его ладонь перед массивной железной дверью на улицу, абсолютно неуместен. Запятая там, где должна быть точка. Веревочный мостик над пропастью между сегодня и пугающе неизвестным завтра. Глупая надежда вместо благородного фатализма. Улика, которая может стать причиной эпитафии. Очередная ошибка. А грабли все те же.
- Черт, - прошептал Ниа, пряча крест во внутренний карман теплой куртки и непривычно щурясь от ярких лучей зимнего солнца. Он первый раз в своей жизни выругался.

Текст написан для сообщества "Сто историй".