Название: «Going to Marrakesh»
Автор: Edmondia Dantes
Переводчик: Jyalika
Бет: Убили.
Рейтинг: Сломался. Детей к экрану не подпускать.
Пэйринг: Лайт/L
Жанр: романс, драма, АУ
Размер: миди 7/14
Краткое содержание: Это неправильно и вообще аморально — пытаться убить что-то дважды.
Начало: http://diary.ru/~jyalika/p105121223.htm
Разрешение на перевод: запрос отправлен.
Размещение: только с моего разрешения
Оригинал: http://www.fanfiction.net/s/5027269/1/Going_to_Marrakesh
Дисклаймер: не мое, ничего не воровал, никому не предлагал и ни за что не привлекался!
Предупреждения:ЯОЙ! Текст — сплошная психоделика, POV Лайта, так что раскрываются все страшные тайны его больного гения, правила пунктуации сбежали в Америку, и концентрация «И» на абзац превышает предельно допустимую норму в несколько десятков раз. Вывод: читайте, люди, на свой страх и риск, но могу с уверенностью вам сказать, что вероятность достижения творческой нирваны и морального экстаза по окончанию прочтения — 79.5%!
— — -
Безмятежность
— — -
Больше всего ему нравится ночь, когда границы реальности размыты и цвета смазаны. Гораздо удобней шептать страшную правду вплотную, в удушливой неподвижности их отельного номера, нежели обмениваться кошмарами о медленно растущем безумии под жестоким светом флуоресцентных ламп, и экранов компьютеров, и полных молчаливого ожидания лиц, разыгрывая спектакль для глупой, глупой команды. Лайт прекрасно знает, как нужно двигаться в этом танце, но он устал, и весь этот блеск, и заплеванный глянец, и бессонные ночь за днем, день за ночью, и как бы ему ни хотелось скользнуть к L — нет, к Рюузаки, — на колени и там уютно свернуться, нормы морали диктуют ему, что нельзя, и он слушает.
Ты не увидишь моей слабости, говорит себе Лайт. И L снова занимается публичной любовью с ложкой от тортика, медленно, чувственно слизывает с пальцев тягучий сироп, и Лайт решительно отворачивается, усмиряя собственное воображение.
Тем более, что L наверняка его оттолкнет, поддайся Лайт на провокацию. Он не уверен в этом на все сто, но не готов рисковать. Потому что хуже сценария, в котором Лайт прямо перед отцом и его коллегами жмется к другому парню, может быть только сценарий, где он в итоге получает пяткой в глаз от объекта своей привязанности. L, быть может, и не воспринимает концепцию личного пространства, но ему так же неведомы правила приличия, и он не почувствует вины, намеренно поставив Лайта в неловкое положение.
Он знает, что такое бесконечная усталость, когда тело работает на автопилоте, а мозг постепенно отключается от хронической нехватки сна и, как всегда, во всем виноват L.
Иногда они разговаривают. Лайт лежит, растянувшись на кровати, запутывая пальцы в клубке его волос, сминая рубашку, чувственно и низко, рисует руками-губами узоры на его теле, и бедрах, и ниже, и ниже. Этой ночью будут горько-сладкие поцелуи с привкусом чая и синтетического сахара, и мягкие, деликатные прикосновения кончиками пальцев по нежной коже, и легкая дрожь, тяжелое дыхание, возбужденный румянец, и наступит утро, а он за всю ночь так ни разу и не заснул. И только несколько часов спустя, усталый, рассеянный, Лайт понимает, что тортик и неловкие улыбки — в честь дня его рождения. Ему не нравится вся эта суета, и через пару часов они вдвоем просто сбегают, хлопают дверью, съезжают на пол, переплетаясь руками-ногами, целуются медленно, мокро и жадно.
«Пожалуйста?» — шепчет он ему в губы, безуспешно пытаясь отдышаться, и это не просьба и не мольба, это просто слово, гарантия успешных переговоров, и улыбка на лице L восхитительно опасна.
На следующий день они стирают запись с камер наблюдения и никогда больше не поднимают эту тему в разговоре, но, глядя на завитки темных волос у основания бледного горла и плавную линию шеи, Лайт все равно вспоминает.
Как-то раз, закопавшись в бесчисленных стопках с файлами и бумагами, и обрывками блокнотных листов, и письмами, он задумчиво хмурится, а потом поднимает взгляд и тянется к теплу, и аккуратно берет L за подбородок, приближая к себе. «Мне понравилось» — говорит он тихо, шепотом, чтобы больше никто не услышал, а потом целует его в щеку. И поцелуй этот сладок, как Миса, и полон той же нездоровой одержимостью. «Спасибо».
L дергает уголком губ в намеке на улыбку. «Лайт-кун кого угодно очарует».
Лайт недовольно хмурится. «Ты ведь, на самом деле, думаешь, что я серийный убийца с манией величия», — подчеркивает он, — «и что под мое обаяние попадают только полные идиоты». А ты не идиот, не говорит он вслух. Но ты все равно неправ.
«Знаю», — кивает L, встречаясь с ним безмятежным взглядом, и подносит осторожно захваченную за самый краешек чашку горячего чая к губам. «Серийные убийцы тоже могут быть очаровательны».
Лайт изо всех сил подавляет желание издевательски рассмеяться над абсурдностью этой фразы и провожает глазами девятый по счету сахарный кубик на верную смерть. В конце концов, Лайт не выдерживает и, смахивая папки с файлами в сторону, перегибается через столик и целует его в губы, аккуратно, мягко, шепча «придурок» между одним прикосновением и другим.
«Верно», — с готовностью соглашается L. «Такой же, как и ты».
Лайт фыркает, устраиваясь на новом месте поудобнее и вполне намеренно впиваясь локтем ему в почку. «Вот же глупость какая. Я хочу», — выдыхает он тихо, с непонятной обидой в голосе. «Это, между прочим, не самое приятное чувство. Скажи, ты ведь все так и спланировал?»
«Подозревал и предполагал, но не планировал». Его обвивают бледные руки, тонкие пальцы скользят по чувствительной коже запястья. «Вероятность того, что тебе будет интересней доказать мне свое превосходство в интеллектуальном плане, а не в физическом, была восемьдесят три процента. Надеюсь, хоть это не изменилось?»
«Конечно нет, я все так же хочу победить», — отвечает он твердо, прекрасно зная, что без этой цели они оба будут разбиты. «Хочу доказать, что я прав, а ты — ошибаешься».
«А чем ты хочешь заняться после, Лайт-кун?» Кончики пальцев у L покрыты мозолями, они полосуют вены на его коже, с каждым движением пробираясь ближе к сердцу. Что это, откровенная угроза или неловкая, неправильная нежность? «Вернешься в школу, поступишь в полицию?»
Лайт хмыкает. «Зачем задавать вопрос, если и так уже знаешь на него ответ?» Мы оба понимаем, что у нас нет будущего — так во что мы играем на этот раз?
«И все равно, ответь».
«Зачем?»
L целует его, глубоко и медленно и жадно, и не отпускает, пока Лайт не распластан на спинке кресла, и руки запутаны в его волосах, и мятая одежда, и мягкие, ритмичные толчки, и чье-то колено между чьих-то коленей. Лайт выгибается сильнее, бесстыже наслаждаясь пульсацией, и теплом, и еле-слышными стонами, и прижимается ближе. «Я уеду с тобой», — выводит Лайт губами на его шее, — «и ты меня возьмешь, потому что я полезный и просто тебе нравлюсь».
«Хмм», — скептически тянет L, и Лайт его снова целует, мокро и сладко.
«Но ведь это правда», — шепчет он. «Мы просто обязаны выиграть, ведь вместе мы почти совершенны».
«Ты бредишь совершенством», — горячее дыхание L обжигает ему кожу. «Но я сломаю твою мечту, Кира, чего бы мне это не стоило».
Он закрывает глаза и проводит ладонями по его спине, поднимая рубашку, впиваясь пальцами в бледную, бледную кожу. «Совершенства не бывает», — лжет Лайт в ответ. «Мы оба это знаем, и я не Кира».
«Но ты хочешь им быть», — говорит L, отодвигаясь назад, и пару бесконечных секунд аккуратно, звено за звеном, обматывает цепью их переплетенные пальцы.
Лайт неглубоко вздыхает, позволяя L творить с цепью все, что тому вздумается. «Я хочу улучшить мир, но не стану ради этого убивать…какая бы сила у Киры ни была…я не стал бы..» Не стал бы, думает он, прекрасно понимая, что это лишь наполовину правда.
«Больше нет», — шепчет L, и если закрыть глаза, то можно представить, что эти странные нотки в его голосе — нежность, и Лайт тянет его вниз, затыкая все протесты поцелуем.
«Человечество прогнило насквозь», — сообщает Лайт, когда снова может дышать. «Даже с Кирой, они все равно убивают, все равно воруют, все равно насилуют…если бы только был другой путь уничтожить преступность…»
«Это никогда не изменится», — говорит ему L. «Ничто никогда не меняется».
Еще один шаг, еще один поворот, еще одно «па» в их нескончаемом танце, и это правда, потому что, даже если они не умрут сегодня, то они, скорее всего, умрут завтра, или через неделю, все так же танцуя. Это не любовь, но ему нравятся поцелуи, и ласки, и секс, и внимание, даже если каждое прикосновение, в действительности — лишь попытка выбить признание, и каждый его поцелуй в ответ — это встречный ход с подтекстом «я невиновен это не я не делал не стал бы ты ошибаешься», и легкая сладость верхнего слоя едва прикрывает гнилое нутро.
Это самая захватывающая на свете игра, и Лайт никогда раньше не ощущал себя таким живым. Наверное, так чувствуют себя пьяные, или глупые, или влюбленные, но им обоим плевать на любовь, а физическое влечение и нездоровое любопытство объединяются в то, что никогда не было и никогда не станет романом.