Название: «Going to Marrakesh»
Автор: Edmondia Dantes
Переводчик: Jyalika
Бет: Убили.
Рейтинг: Сломался. Детей к экрану не подпускать.
Пара: Лайт/L
Жанр: романс, драма, АУ
Размер: миди 5/14
Краткое содержание: Это неправильно и вообще аморально — пытаться убить что-то дважды.
Разрешение на перевод: запрос отправлен.
Размещение: только с моего разрешения
Оригинал http://www.fanfiction.net/s/5027269/1/Going_to_Marrakesh
Дисклаймер: не мое, ничего не воровал, никому не предлагал и ни за что не привлекался!
Предупреждения:ЯОЙ! Текст — сплошная психоделика, POV Лайта, так что раскрываются все страшные тайны его больного гения, правила пунктуации сбежали в Америку и концентрация «И» на абзац превышает предельно допустимую норму в несколько десятков раз. Вывод: читайте, люди, на свой страх и риск, но могу с уверенностью вам сказать, что вероятность достижения творческой нирваны и морального экстаза по окончанию прочтения — 79.5%!
(Прим.пер. Варнинг: жесткий психотреш в этой главе — а вы когда-нибудь пробовали записать свои полусформировавшиеся мысли с температурой в сорок градусов?)
— — - Лихорадочные Сны — — - Ему холодно. Ему жарко. Одеяло совсем неудобное, и простыня неприятно липнет к коже, и он смотрит в потолок уже так долго, что, кажется, потолок начинает смотреть на него. В груди пульсирует тугой комок боли, нос забит так, что совершенно невозможно дышать, и, в каком-то отдаленном, абстрактном смысле, Лайт скучает по матери. По крайней мере, она бы о нем позаботилась. Или, хотя бы, врача позвала. Убил бы за пару таблеток аспирина! думает Лайт, уныло потирая свежие синяки на груди. Он не совсем еще идиот, и в таком состоянии драться— весьма извращенный способ покончить с жизнью, но L слишком хорошо знает, как вывести его из себя. Чтоб ты сдох, скотина лохматая. На такой высоте звуки улицы сливаются в один монотонный гул, но ядовитый неон ночного города беспощадно разъедает спокойные, мягкие тени, и это довольно жутко, в стиле дешевого фильма ужасов, и мир залит голубой гуашью, и кондиционер тихо гудит, и неровный стук собственного сердца в ушах — оглушает. В этой больной реальности звенья цепи — это серебристая удавка, интимно обвитая вокруг его горла, пережатая кольцами на запястьях, и на другом ее конце сидит ленивый кукловод, двигает своими бледными пальцами, капает своей бледной кровью на стерильный паркет. Лайт закрывает глаза, а потом снова открывает, но иллюзия никуда не уходит и, когда он с трудом поднимает свое тяжелое тело, шорох простыни неестественно громок в этой не-совсем-тишине. Он принял окончательное решение, думает Лайт, и не важно, если это решение разрушит, разобьет на куски их настоящее, он и так измучен, обеспокоен и, быть может, слегка безумен, и точно знает, что в их маленьком мире для двоих вторых шансов не было, нет, и никогда не будет. Существо на другой стороне кровати может быть как мраморной статуей, так и шедевром абстракционизма, и, когда его глаза прикрыты, а лицо расслабленно, L — всего лишь сочетание черных и белых мазков на серебряном фоне. Красивый, думает Лайт, красивый, потому что тени скрывают все его нелепые углы, а сон — чересчур внимательный взгляд. Он облизывает пересохшие губы и выводит ими беззвучное я тебя ненавижу, но это скорее ласка, чем ненависть. И резкий, неожиданный рывок цепи дает ему прилив злого удовлетворения, потому что тонкое бледное запястье дергается к нему со звуком некрасивым, но, в то же время, приятным, как обжора, что жадно глотает еду деликатными пальчиками, как Мадонна, одетая в черное. Он почему-то вспоминает о Мисе и думает, что она бы его сейчас поняла. L поворачивается, смотрит на него бессодержательным взглядом, острым, как оптический прицел, и Лайт растягивает свои сухие губы в слишком широкую, слегка безумную улыбку. Смотри на меня, только на меня, тварь, думает он, прогибаясь вперед с кошачьей грацией и холодным расчетом, и это самое лучшее шоу, потому что L точно знает, что происходит за кулисами. «Ягами-кун», — говорит L флегматично, и Лайт до крика хочет сорвать зубами недоулыбку с его лица. «Рюузаки», — вместо этого отвечает он, прижимая свое колено к его бедру, и улыбается снова, сверху вниз, глубоко, жадно и откровенно, и этого все равно не хватает. L дергает уголками губ и делает рывок вперед, его движения одновременно и грациозны, и нелепы, и совсем нечестно, что это ему идет. Лайт дает себе упасть на спину, продуманно и артистично, и путаница волос на полу, и бледная кожа в укусах цепи, и затуманенный, довольный взгляд. Смотри на меня, смотри на меня, смотри на меня, настойчиво требует он каждым сантиметром своей кожи, каждым вдохом и выдохом, каждым взмахом ресниц. L растворяется в темноте, словно призрак, и это великолепно, как медленная смерть, как песок, что впитывает жадно каждую каплю пролитой крови. Ты не человек, радостно шепчет Лайт и вздрагивает от прикосновения холодных пальцев к обнаженному горлу, и звякает тускло цепью, притягивая плотнее, ближе. Но темные, широко раскрытые глаза смотрят куда-то сквозь него, и он думает я хочу и я убью его и яхочуяхочуяхочуяхочуяхочу и если бы я был Кирой, то убил бы, только чтобы ни с кем не делить и поиграй со мной ты мой друг-враг-соперник-что-то-еще мой мой мой, и L смеется, холодный и беззвучный, как кольца смертельно ядовитой змеи, готовый наброситься в любую секунду, готовый отравить своим ядом, готовый ждать неподвижно, бесконечно. «L», — говорит он, просто так. Ему нравится произносить это имя вслух, нравиться им дышать, нравится шептать его, низко и горячо, в ухо другому, и другой вздрагивает, чувствуя сухие губы на нежной коже, и еле-слышное «Лайт» теряется в путанице темных волос и биении пульса. «Кира — это лучшее, что с нами случилось», — шепчет он, упиваясь привкусом крови во рту и грохотом бьющейся дорогой электроники, и они падают прямо в этот бассейн из осколков, царапаясь, кусаясь, оставляя друг на друге отметины, и спину простреливает острой болью, когда он выгибается вперед, своровать поцелуй, мокрый, жаркий, со вкусом тортика и, не будь он так умен, эгоистичен и безнадежно влюблен в самого себя, то в этот момент полюбил бы его. Непередаваемое выражение на лице L заставляет его смеяться. «Ты меня бесишь», — ласково говорит Лайт, улыбаясь. «Я ненавижу тебя всеми фибрами своей души и хочу еще больше. Чтоб ты сдох, подонок, и давай уже трахнемся, пока мы оба все еще живы». «Это отвратительно», — отвечает L и пихает его в сторону кровати. Лайт с готовностью ему это позволяет, гордый, что затея удалась, но L ловко уворачивается от его рук, отрицательно качая головой, и он понимает — не сегодня. Лайт знает, что на следующее утро будет чувствовать себя полным идиотом и поминать неуклюжих подростков нехорошими словами, потому что при свете дня необходимо хотя бы симулировать здравомыслие, даже если в последнее время возникают сомнения — стоит ли. Но L и так вселяет в команду суеверный ужас одним своим существованием, а его собственная безупречная маска приросла к лицу настолько плотно, что он уже не помнит, как ее снимать, и что находится под ней. Лайт устраивает подбородок на скрещенных руках, кидая своему самому любимому врагу ясный взгляд широко раскрытых глаз и очаровательную улыбку, привкус меди на языке все еще силен, и он думает, что это довольно странно — быть откровенным с человеком, который умеет только лгать. «Ты мой лучший друг», — совершенно честно говорит Лайт, он уверен в своих словах, хотя и не совсем понимает их значение. «Мы поймаем Киру, а потом будем пить чай с пирожными». «Лжец», — отвечает L, и он заглушает свой смех подушкой, и тянется к нему, жадный до света, и жизни, и чувства реальности, но L уворачивается снова, и в этот момент он ненавидит его так сильно, что ненависть по концентрации можно спутать с оргазмом. «Ты не ешь пирожные». Лайт смеется так сильно и долго, что начинает кашлять, смеется до слез, до тех пор, пока не чувствует, что еще немного — и его вырвет на всю эту кашу из осколков и проводов, и после пьет заботливо приготовленный L чай с летальной дозой из двенадцати кубиков сахара. Это почти что мило, в извращенном смысле слова, не считая обожженного горла и упрямой тишины до самого утра. А утром лихорадочный жар отступает, и Лайт лениво потягивается на кровати, пытаясь сбросить усталость. Это, конечно, не совсем работает, но, с некоторыми усилиями, он принимает вертикальное положение, вяло протирая глаза. «С добрым утром, Лайт-кун», — говорит L, выглядывая из-за экрана раскрытого лэптопа. «Тебе стало лучше». Это не вопрос. «Мгммм», — все равно соглашается Лайт, с опаской его оглядывая. А где же обязательная шпилька? L склоняет голову набок и не отводит взгляда несколько долгих секунд. «Еще три дня», — наконец, выдает он, отворачиваясь к монитору. Лайт моргает несколько раз, почти физически ощущая, как нехотя расступается туман в голове. «…Чего-чего?» «Еще три дня. К этому времени ты будешь достаточно здоров». Лайт мысленно пробегается по списку связанных с расследованием мероприятий, которые он мог бы пропустить из-за болезни, но так ни до чего и не додумывается. «Достаточно здоров для чего?» На этот раз L ему только хитро ухмыляется, а потом подносит большой палец к губам и мягко прикусывает, секундная белизна зубов и розовый язычок на фоне бледной кожи. Лайт никогда не был так рад, что совершенно не способен краснеть. Вместо этого он опускает ресницы, имитируя смущение, и соскальзывает с кровати, делая первые экспериментальные «па» на новом повороте старой игры. Подойдя почти вплотную, он останавливается, и L поднимает взгляд, спокойно встречая вызов. В течение нескольких минут они оба молчаливо друг друга изучают, детектив и его главный подозреваемый, а потом Лайт делает шаг вперед, бесцеремонно запускает наглые, грубые пальцы в темные волосы и крадет еще один поцелуй, и снова медь на его языке истекает кремом — мой выбор мой выбор если я захочу то возьму это сам я единственный кто тебе интересен так что давай повеселимся перед смертью, ммм? — и позже, когда приходят члены команды, Лайт снова такой же, как и всегда, весь в доброжелательных улыбках и вежливых «извините». И даже если его идеальная маска на грани самоуничтожения, один только L заметит трещины, и не важно, как сильно он хочет скользнуть к тому на колени и вонзить зубы в мягкую плоть, до крови, Лайт умеет себя контролировать. А оно мне надо? в последнее время все чаще спрашивает он сам себя, и не находит ответа. Ему глубоко отвратительны жадные взгляды Мацуды при появлении Мисы, но сама Миса – совсем другое дело, потому что она далеко не такая дура, какой кажется на первый взгляд, и Лайт всегда с ней настороже, даже не понимая толком, почему. Так что, пусть цепляется, пусть болтает, Мисе можно, и даже если ему с ней скучно до зубовного скрежета, Миса умеет хранить секреты. В ее глазах есть что-то, подозрительно похожее на смерть, и L единственный, кто это тоже видит. Все остальные слепы — она превосходная актриса, и Мацуда готов ползать перед ней на коленях по одному мановению наманикюренного пальчика. Это даже мило, жалко и мило, но Лайт ее держит крепко, потому что, пусть она и не похожа них двоих, Миса отличается от всех остальных еще сильней. Киро-инфецированная, думает он. Ее нескончаемый поток болтовни тяжелым слоем ложится на растущую головную боль, но, не смотря ни на что, эти свидания втроем — как свежее дыхание повседневности в мире, который безнадежно пропитан ароматом безумия.
читать дальше