Название: «Going to Marrakesh»
Автор: Edmondia Dantes
Переводчик: Jyalika
Бет: Убили.
Рейтинг: Сломался. Детей к экрану не подпускать.
Пара: Лайт/L
Жанр: романс, драма, АУ
Размер: миди 2/14
Краткое содержание: Это неправильно и вообще аморально — пытаться убить что-то дважды.
Разрешение на перевод: запрос отправлен.
Размещение: только с моего разрешения
Оригинал http://www.fanfiction.net/s/5027269/1/Going_to_Marrakesh
Дисклаймер: не мое, ничего не воровал, никому не предлагал и ни за что не привлекался!
Предупреждения:ЯОЙ! Текст — сплошная психоделика, POV Лайта, так что раскрываются все страшные тайны его больного гения, правила пунктуации сбежали в Америку и концентрация «И» на абзац превышает предельно допустимую норму в несколько десятков раз. Вывод: читайте, люди, на свой страх и риск, но могу с уверенностью вам сказать, что вероятность достижения творческой нирваны и морального экстаза по окончанию прочтения — 79.5%!
читать дальше — — - Друг — — - «Есть какие-нибудь новости?» — спрашивает Лайт ближе к концу третьего дня заключения. «Для тебя никаких», — приходит предсказуемый ответ, и он добродушно улыбается камере, качая головой. «Так я и думал». Лайт моргает и опускает глаза, искривляя губы в гримасу скрытого разочарования, и слегка морщит лоб, представляя своему наблюдателю идеальную картину взволнованного подростка, который пытается скрыть свое беспокойство, но не может. «Как там отец?» «Как и ожидалось». Просчитанным до малейшей детали жестом он прикусывает губу и отводит глаза в сторону. «Ясно…» — не слишком тихо, но и не слишком громко, в самый раз, чтобы уловили чувствительные микрофоны. «А мама и Саю…с ними все хорошо?» «За ними ведется постоянное наблюдение, так что могу с уверенностью сказать — с ними все в порядке», — отвечает L, и на одно мгновение Лайт позволяет себе продемонстрировать раздражение, что вполне естественно — нет смысла менять свое поведение сейчас, когда каждая минута, проведенная в камере, повышает подозрения. «Я понимаю», — говорит он с легким недовольством, словно до этой минуты и не догадывался о наблюдении. Лениво поведя плечами, Лайт задается вопросом, дошел бы он до таких же высот паранойи на месте L, и тут же приходит к выводу, что, да, дошел бы. И не удивительно, учитывая, что так называемый лучший друг радостно отправит его на электрический стул, дай только повод. «Спасибо, Рюузаки». Эти маленькие интерлюдии — единственное, что доставляет хоть какое-то облегчение от всепоглощающей скуки. Скука разъедает ему серое вещество и, несмотря на попытки Рюука разбавить атмосферу своими акробатическими выкидонами, Лайт почти физически чувствует, как медленно и мучительно умирают клетки головного мозга от бездействия. Большую часть своего времени он проводит за созданием воображаемого мира, в котором L умирает сотнями самых разных смертей, или в котором он искореняет преступность и создает утопию, но время от времени мечты о домашнем обеде тоже просачиваются в фантазии. Одним скучным вечером темой их многочисленных дебатов становится религия и, что весьма предсказуемо, L оказывается убежденным атеистом. Лайт только ласково улыбается, надеясь когда-нибудь в будущем воплотить мечту показать ему настоящего, живого Бога, и продолжает дискуссию о преимуществах и недостатках Шинто, и Буддизма, и монотеизма и, в конце концов, провозглашает себя агностиком. Это, конечно, ложь, но в ней достаточно правды, чтобы сойти за искренность, тем более, что он не собирается поклоняться самому себе, этим займутся все остальные. Лайт знает, что будет скучать по интеллигентному собеседнику, когда убьет детектива, но шах и мат в их игре стоит этой маленькой жертвы. Иногда ему снится, как он убивает его своими руками, медленно, нежно, красиво и расчетливо, потому что его немезида заслуживает только лучшего — не то, что обычные, никому не интересные, преступники. И пусть раньше еретиков за богохульство жгли на костре, никто из них не был настолько великолепен. Они обсуждают политику, и философию, и литературу за завтраком из протеиновых коктейлей и засахаренных лимончиков, за обедом, у которого вкус военного рациона и тортиков со взбитыми сливками, и за ужином, который ни один из них не доел, потому что оба они на ногах, кричат и шипят каждый в свой микрофон. «Может, ты меня как-нибудь навестишь?» — какое-то время спустя спрашивает Лайт с деланным безразличием, развалившись на своей кушетке в максимально удобной со скрученными руками позе, и пустыми глазами рассматривая трещину на левой стороне потолка. «Я по тебе соскучился». «Нет», — сразу же отвечает L, подозрительно сузив глаза. «Скотина бесчувственная». «Посмотрим», — несколько долгих секунд спустя мягко вздыхает L, и Лайт смеется, потому что это правда, и они оба это знают, потому что безжалостный напор — это единственный способ выиграть их игру, потому что, дай им шанс, и оба они, не колеблясь, всадят нож другому в спину. «Если бы мы встретились при других обстоятельствах, как думаешь…», — задумчиво произносит он, — «…все закончилось бы тем же?» Наступает короткая пауза, заполненная тяжелой, вязкой тишиной, и L думает над ответом, и Лайт с удовлетворением погружается в фантазию, где он встречает эксцентричного мальчика на одной из лекций в институте и медленно его душит, пока профессор на заднем плане бубнит свою лекцию. «Думаю, да». Лайт растягивает губы в удовлетворенной улыбке. «Вот и хорошо». Кажется, проходит маленькая вечность, прежде чем, наконец-таки, его терпение заканчивается и, даже не смотря на то, что все идет по плану, Лайт все равно в ярости от собственной слабости — но он дошел до ручки. И черт бы побрал L с его нескончаемыми вопросами, Рюука с его акробатическими спазмами, и он произносит нужные слова и знает, что так будет лучше. Лайт все тщательно спланировал, и даже если мир перевернется, его все равно никто никогда не поймает. …и это глупо, это полный идиотизм, и о чем он только думал, добровольно соглашаясь на это чертово заключение!? А дальше идут крики, и отчаянные мольбы, и выстрел пистолета, эхом отдающийся в ушах, и яростное Рюзаки, ну ты и подонок с истеричными всхлипами Мисы в качестве фоновой музыки, и тяжелое дыхание отца, и его собственная ослепляющая паника. Только потом, слегка успокоившись и выровняв дыхание, он видит все причинно-следственные связи, и понимает. Пусть даже это понимание оставляет раздражающее жжение в глазах и тошнотворный привкус на языке. Когда они добираются до отеля, его рвет, долго и безнадежно, пока в желудке не остается даже желудочного сока, не отрывая злого взгляда от своего так называемого друга, спокойного, терпеливого и бездушного. «Я тебя ненавижу», — шипит он сквозь кровавый туман боли и ослепительной ярости, и L в ответ протягивает ему полотенце, а потом стакан воды, без особых эмоций следя за тем, как Лайт прополаскивает рот, подставляет голову под кран и заново учится дышать. Он поднимает взгляд, наконец-то чувствуя себя почти человеком, и внимательно всматривается в свое отражение в зеркале — в ответ на него хмуро глядит измученное, осунувшееся, повзрослевшее за время заключения на слишком много лет лицо. «Я понимаю, почему ты это сделал», — говорит он мягко. «Мне это не нравится, но я понимаю». «Хммм», — тянет L, не отводя изучающего взгляда. «…тебе ведь и вправду наплевать на окружающих людей, да?» — это выходит сдавленным шепотом. Лайт комкает полотенце в сжавшихся кулаках, но это значит, что, по крайней мере, он ничего не разрушит и никого не ударит, никаких разбитых зеркал или сломанных костей. L фыркает и поднимается, направляясь к двери. «А тебе, можно подумать, не плевать», — говорит он в ответ, мягко и жестко одновременно, и будь на месте Лайта кто-то другой, он ни за что бы не заметил привкуса насмешки под слоями слишком ровного голоса и слишком правильных слов. Наручники непривычно натирают запястье, но он и это может понять и, несмотря на неловкое положение, компания Рюузаки приносит ему какое-то мазохистическое удовольствие — у Лайта никогда раньше не было настоящих друзей. Он просто играл свою роль, улыбался и давал окружающим именно то, чего им больше всего не хватало. И, не смотря на то, что вся эта ситуация жутко смущает, и он серьезно подозревает, что его единственный друг — самый настоящий извращенец, Лайт как-нибудь справится. Хоть он и не очень понимает откровенных обвинений в массовых убийствах, он понимает необходимость крайних мер. И теперь все внимание его немезиды, не всегда приятное, но почему-то необходимое, как воздух, обращено на него. Лайт продолжит танцевать смертельно опасное танго со своим единственно возможным партнером, пусть даже спотыкаясь иногда, пусть даже совершая ошибки, пусть даже получая пяткой в челюсть в награду за все свои старания. Если это и есть эмоциональная привязанность, о которой все говорят так много и с таким восторгом, то пусть сами ей и подавятся - ему совсем не по вкусу нелогичная нежность и болезненная ненависть к таящемуся на задворках мыслей и зрения мальчику-мужчине-инопланетянину. Предатель, шепчет Лайт в тишину однажды вечером, всматриваясь куда-то в пространство, мимо лохматой головы, в город, но окно отражает только двух мальчишек и причудливую конструкцию из полусъеденных пирожных. И он думает, что теперь точно знает тайну за словом удушье, захваченный в плен между мягким комфортом взбитой подушки под головой и приторной сладостью дорогой карамели на языке.