Стоит ли продолжать?

[radomskaya]

АВТОР:  _Татиус_ ([email protected])
НАЗВАНИЕ: Undergraduate
ФЕНДОМ: Death Note
РЕЙТИНГ: R
ЖАНР: POV L; AU
СТАТУС: в процессе;
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: L/Light;
САММАРИ: L – обыкновенный студент университета. Вернее не_обыкновенный, но к его странностям все на столько привыкли, что больше это уже не кажется не обычным. Да к тому же рок-звезде по статусу положено привлекать к себе внимание, не так ли? Тут, как на зло, в университет переводится новичок по имени Ягами Лайт. Больше ничего не скажу. В последствии появятся ещё персонажи.
ДИСКЛАМЕР: никакой выгоды не имею, пишу для развлечения, права на героев принадлежат не мне;
ОТ АВТОРА: автор сошёл с ума/лечению не подлежит;

Preface

Broken One

Я сломан.
Вода мерно капает из крана, раздражая рассеянное внимание. Кафельная плитка ещё содрогается от встречи с костяшками пальцев. Или мне кажется, что стена пошла волнами? В любом случае рука отдаёт ноющей болью.
Холодная вода немного остужает пыл, омывая пальцы колющей прохладой.
Многоуважаемый Эль, поздравляю вас! Вы начинаете сходить с ума и уже предприняли попытку разгромить своё жилище – мозг немилостиво глумился над эмоциями. Он всегда преобладал над чувствами. На людях разум всегда умел «спрятать» истинного Эля. Того, который сейчас стоит полуголым, сгорбившись над умывальником. Того, кому не нужны лишние взгляды и внимание, того, кому не нужны похвалы за лучшую успеваемость в университете, того, кому не нужно уважение только за то, что у него много денег, того, кому не нужна любовь только потому, что он вокалист рок-группы.
Всего этого ему с лихвой хватало. Всё это надоедало до колик. Всё это вызывало отвращение, но Эль ничего не мог с этим поделать.
Ведь он не в состоянии заставить сотню-другую человек начать думать так же, как и он?
Пальцы уже начали коченеть, когда худощавый юноша повернул кран и, взяв в руки полотенце, обмотал махровую ткань вокруг кисти.
А всё из-за чего? Из-за какого-то дурацкого сна. Мало того, что господину Лаулиету не так уж и часто удаётся выспаться, так ещё и кошмары преследуют постоянно. Пару ночей назад ему может, и удалось хоть немного поспать, но вот сегодня, как назло перед зачётом – сон даже не думал посещать его. А когда Морфей всё же соизволил утащить несчастного Эля в своё тёплое логово, чья-то чёрная лапа схватила его за трахею, раз, за разом заставляя задыхаться, хрипеть от страха и покрываться холодным потом. Парень уже было, подумал, что тут ему и кранты, как реальность вернулась сама собой. Правда, несколько секунд мир всё же не желал приобретать реальные черты, которые бы не двигались и не расползались в разные стороны, но усилием воли Эль всё же заставил взять себя в руки и сосредоточить своё внимание.
Этот бредовый сон, который оставлял после себя горьковатый вкус страха. Он заставлял прагматичного Эля пугаться собственной тени на пути в ванную, заставлял его сжиматься в комок и боязливо семенить по коридору, что бы рукой быстро найти выключатель и, юркнув в ванную комнату закрыться там, представляя себе, что сквозь белую дверь никто не сможет пробраться. А потом злобно ругать себя за глупость и за детский страх. Ведь только дети боятся темноты?
Только вот ты, Эль, совсем не её боишься. Тот, кто так страшен тебе, преследует тебя повсюду, и ты ничего не можешь с этим поделать вот уже сколько лет.
Сколько ты ещё будешь убегать в ванную, и скрываться за белыми дверями?
Он не знал. Знал только, что всю ночь проведёт в ванной комнате, сидя на кафельном полу. И только когда первые лучи рассвета заалеются на небосклоне, он позволит себе выйти из своего импровизированного убежища, что бы приготовить себе приторный кофе, словно бы в отместку за свою слабость.
Так продолжалось каждую ночь. Так будет завтра. И послезавтра. И через месяц. Если к тому времени Эль всё же не сломается окончательно под гнётом зверских воспоминаний.
А пока он сидит на полу, словно сломанная фарфоровая кукла и пытается отогнать от себя чёрную руку.

@темы: Грустное, Фанфики, R, L,

---

Первый раз в сообществе, всем моё здравствуйте!

[Лар аэн]

1. Название: Чего ты хочешь?
2. Имя автора: Лар'аэн
Посвящается:
самому лучшему в мире Loki Jr.
и дорогой *lee
3. Рейтинг: PG
4. Жанр: angst. Маленькая драма с привкусом мазохистской радости. POV Лайта
5. Персонажи: Ягами Лайт, L
6. Дисклеймер: права справедливо поделены между Ооба, Обата и моим малкавианским воображением.
7. Размещение: если предупредите и укажете меня, как автора, – где угодно
8. Примечания и благодарности: спасибо тем, кто это прочитает, тем, кто это прокомментирует, в общем, всем вам!
9. Предупреждение: на взгляд автора, Лайт ООС. Так что это фик не из разряда "Как это было, но нам не показали", а "Как это могло бы быть".
10. Саммари: не удивляйтесь отсутствию Рюука. Действие подогнано под реальную дату рождения L и поэтому происходит в то время, когда Лайту принадлежала Тетрадь Рем.

Снег. Ранний и неожиданный, ведь ещё октябрь, а белые крупинки уже лезут за воротник, и я никак не могу избавиться от ощущения, что кто-то трогает мою шею холодными липкими пальцами.
Меня передёргивает. Отвратительно. Слишком тороплюсь попасть домой, в сухость и тепло, и поэтому несколько раз роняю ключи. Это только усиливает чувство, что что-то идёт не так, я отчего-то злюсь сам на себя и швыряю куртку прямо на пол.
Пусть. Все решат, что у меня проблемы в учёбе, а они должны быть. Я же нормальный японский студент.
Совершенно нормальный. Невесело ухмыляюсь. Обещанных Рюуком кошмаров не было и, как я думаю, не будет. Только плечи тяжёлые, будто я надел огромные рыцарские наплечники и переоценил свою силу.
Мучайся, мальчик, пока не научишься. Не привыкнешь, не станешь сильнее. Но к тому времени осанка у тебя будет, как у этого гениального пугала.
Что за глупые мысли... Захожу в свою комнату и некоторое время стою, уткнувшись в закрытую дверь лбом и крепко зажмурившись. Спать, скорее лечь спать и не думать о...
- Что-то случилось, Ягами-кун?
У меня перехватывает дыхание от возмущения, когда я разворачиваюсь и вижу его сутулый силуэт на фоне окна.
- Ты что, прятался за занавеской?
- Я даже поздоровался, Лайт-кун, - говорит он. - Ты просто не услышал.
- Думаешь, я ожидал кого-то увидеть? Кто вообще пустил тебя в мою комнату?
- Саю предложила мне подождать здесь. Она сказала, ты не будешь против.
Шиплю сквозь зубы. Эта его манера лезть в личную жизнь просто бесит! Он не понимает, что это Япония, что здесь непозволительно вести себя подобным образом?!
Стараюсь дышать спокойней, прохожу мимо L и сажусь за стол, потирая виски. Чувствую затылком его взгляд, но это уже не раздражает, напротив, превращается в игру - возможно, даже в молчанку. Пусть думает, что я устал и...
- У тебя напряжены плечи, Лайт-кун. Я бы посоветовал тебе массаж и сладкий чай с корицей.
Что-то не так. Он ведёт себя иначе, неправильно и непривычно, но я пока не могу определить, в чём именно разница.
- Зачем ты пришёл? - медленно, как бы нехотя, оборачиваюсь к нему. L смотрит на меня, смешно наклонив голову к плечу. У маленьких котят есть такая привычка, но сравнивать L с чем-то подобным - идиотское занятие. Улыбаюсь, и тут же он принимает обычную позу, вот только есть в ней плохо скрываемое напряжёние.
И я всё ещё не понимаю, в чём дело.
- Ты несколько дней не появлялся у нас, Ягами-сан говорит, что у тебя проблемы с учёбой. Но в деле появились довольно-таки интересные детали... - L устремляет свой взгляд в потолок. - Я хотел узнать, когда ты сможешь прийти.
Новые детали? Что ещё за сюрприз? Или это очередная его провокация? Впрочем, будь это проверкой, он бы выложил мне всё прямо сейчас, а он явно хочет, чтобы я появился в офисе... надо прийти. Если это не уловка, я рискую упустить что-то важное.
- Думаю, завтра я снова вернусь к работе, Рюдзаки. В университете был небольшой конфликт с молодым преподавателем, мы не сошлись во мнениях относительно нового проекта.
- Всё уладилось? - L продолжает пялиться в потолок. Что он там хочет увидеть?
- Да.
- Всё уладилось, - повторяет L, на сей раз утвердительно, и мне снова становится не по себе. Я вдруг понимаю, что меня смущает. Он слишком задумчивый. Не размышляющий, не выстраивающий стратегии и логические цепочки, не анализирующий, а именно задумчивый.
Вряд ли что у него что-то случилось в семье. В принципе непохоже чтобы она у него была, а если и есть, то непохоже, чтобы он был прочно с ней связан. О чём он...
- Тогда до завтра, Лайт-кун, - он делает пару шагов к двери и останавливается. - Сегодня у вас шумно.
- У подруги Саю день рождения, - я пожимаю плечами. - Они, наверное, собираются вместе куда-то идти.
L смотрит на меня стеклянным взглядом и, кажется, что-то обдумывает. Меня нервируют вот такие неловкие паузы, тишина, повисающая в воздухе, становится мёртвой, липкой, похожей на снег, падающий за ворот.
- Когда у тебя день рождения, Рюдзаки? - спрашиваю только, чтобы не продолжать молчать.
- Через два дня, - он отвечает слишком быстро, и мне наконец-то становится ясно, о чём он думал всё это время.
И от этого в новой паузе ещё больше неловкости, чем в предыдущей. Он снова наклоняет голову, а я трусливо перевожу взгляд на сломанный грифель карандаша, который я забыл смахнуть со стола в мусор.
- Я всё-таки пойду, Лайт-кун, - когда L нарушает наше молчание, мне вдруг становится противна моя странная трусость, и я задаю этот совершенно не оправдывающий прошлое моё безразличие вопрос:
- Ты чего-нибудь хочешь, Рюдзаки?
В его взгляде появляется неудовольствие, но потом оно вдруг сменяется растерянностью. L ссутуливается ещё сильнее и, наконец, заявляет:
- Нет, Лайт-кун. Ничего. До завтра, - неуклюже машет мне рукой и выходит из комнаты.
От хлопка закрываемой двери я вздрагиваю.
Я привык к тому, могу всё. Что нет чего-то мне недоступного и неподвластного. И только этот взъерошенный неряха раз за разом ставит меня в глупое положение, заставляет чувствовать себя беспомощным и загнанным в тупик.
Появившееся сегодня сочувствие смешивается со старой неприязнью. Начинает болеть голова.
И, когда я, ложась спать, накрываюсь одеялом с головой, ощущение собственной бесполезности не даёт мне уснуть очень долго.

Все, кроме нас, уже разошлись, за окнами темно. Снежинки кружатся в свете фонаря, но для меня в этом нет и толики привлекательности. Мне лишь становится ещё неуютнее, а стук клавиш за спиной служит пищей для дурных мыслей.
Такое чувство, что я заразился ими от L, будто завтра мой день рождения, а не его, и будто бы это у меня не будет ни подарков, ни праздника, лишь сухое "Поздравляю" от Ягами Лайта и какая-нибудь глупость от Ватари...
Дьявол! Определённо, эта погода действует на меня угнетающе. Будь за окном сухо и солнечно, я бы ни за что не стал переживать по поводу того, получит L плюшевого мишку на день рождения или нет. Хотя начерта ему плюшевый мишка...
- Лайт-кун, могу я попросить тебя не царапать ногтями по стеклу? Это довольно-таки неприятный звук.
Поспешно убираю руку и с трудом подавляю желание начать грызть ногти. Мысли о завтрашнем дне приобретают свойства невроза, и, вероятно, я не смогу от них избавиться, если не придумаю, что подарить этому придурку.
Отхожу от окна и, стараясь выглядеть как можно доброжелательнее, зову его:
- Рюдзаки!
- Ммм? - он даже не прекращает стучать по клавиатуре. Сдерживаю усталый вздох и спрашиваю:
- Есть что-нибудь, чего бы тебе очень хотелось?
Руки L замирают над клавишами, но на меня он по-прежнему не смотрит.
- Ну, Лайт-ку-ун, - как будто издеваясь, тянет он, - мне хочется закончить это дело. Хочется, чтобы Кира перестал убивать людей. Вот и всё.
- Что, совсем ничего? - говорю я, и вопрос этот звучит невероятно глупо. Впрочем, L это игнорирует.
- Совсем ничего, Лайт-кун. Считай, что я счастливый человек, - он слегка поворачивает голову и косится на меня одним глазом. Его губы кривятся, будто он пытается состроить какую-то сложную гримасу, по крайней мере, так мне кажется в первое мгновение.
В следующее мне кажется, что он так улыбается.
А потом мне кажется, что я сошёл с ума. И виной этому одна-единственная ненормальная мысль, которую я гоню от себя прочь, а вместе с ней уходят и прочие мысли. Я как пустая скорлупа, безжизненный и жёсткий, а ещё такой же бесполезный.
Я глупо стою, а он снова начинает стучать по своей проклятой клавиатуре. Потом поднимает голову и, покусывая большой палец, мямлит:
- У меня будет к тебе небольшая просьба, Лайт-кун, - я дёргаюсь, как деревянная марионетка, L расценивает это как согласие и продолжает: - Не говори остальной команде о моём дне рождения. Они к нему совершенно не готовы, так что им будет неудобно.
Я механически киваю. L снова склоняется к монитору, не обращая на меня ровно никакого внимания, и я не нахожу ничего лучше, чем сомнамбулически неуверенно пройти мимо него и отправиться в свою комнату.
Теперь я кажусь себе холодно-скользким, немного размякшим, как тающий на подоконнике снег. Кто-то забыл закрыть окно, может быть, даже я, но сейчас мне это безразлично.
Я не вижу никакой разницы между морозным воздухом в комнате и тем, что творится у меня внутри. Только мысль, которую я упорно загоняю в глубину себя, копошится и скребёт изнутри маленькими кривыми коготками, обдирая хрупкую изморозь.
Меня заполняет пластинками льда, начинающими таять и превращающимися в отвратительную жижу.
Я противен сам себе. А виноват в этом - он. А если быть честным, то никто не виноват.

Сегодня третий вечер моих метаний, считая тот, когда я узнал о дне рождения L. А я всё ещё не придумал, что же ему подарить.
Бессмысленно брожу по комнате. Где-то на границе чувств и мыслей проскальзывает удивление этой лёгкости, охватившей меня сегодня. Ничего не давит на плечи, нет боли в висках. Подхожу к окну и некоторое время гляжу на удивительно пушистый снег, укрывающий землю. Он сегодня шёл с утра и до...
Рука замирает над блокнотом, который я собирался взять. Я чувствую лёгкий шок. Я растерян.
Я не помню, что я делал весь день.
Меня прошибает холодный пот. Лихорадочно вспоминаю болезни, при которых развивается амнезия, и нервно листаю страницы блокнота, когда из него выпадает маленький конверт.
Которого я никогда туда не клал. Что происходит? Что происходит со мной?!
Непослушными пальцами подбираю конверт с пола и стараюсь даже не думать о том, что там может находиться...

...чего я боялся?..

...я поднимаю руку и, поколебавшись секунду, осторожно стучу в дверь. Никогда не видел, чтобы Рюдзаки спал, но 11 вечера - это 11 вечера, и мне было бы неловко его разбудить. Даже с такими новостями.
Но дверь открывается.
- Что-то случилось, Лайт-кун? - он отступает на шаг, собираясь пригласить меня в комнату, но я нетерпеливо и, пожалуй, невежливо отталкиваю его, захожу и закрываю дверь.
- Я придумал для тебя подарок.
Лицо нахохлившегося Рюдзаки выражает усталость и вежливый интерес. Так маленькие дети глядят на родителей, которые вместо долгожданного щенка принесли им игрушечную железную дорогу.
- Киры больше нет. Я сам убил его.
В расширенных от недосыпания глазах мелькает какая-то эмоция и вновь исчезает. Похоже, Рюдзаки думает, что это глупый розыгрыш, и я тороплюсь рассказать ему всё:
- Для убийства нужно было просто записать имя жертвы в тетради. Тетради Смерти. Это звучит невероятно, но она действительно существовала, и её хозяевами были настоящие боги смерти! У Киры была такая Тетрадь!..
Рюдзаки перебивает меня:
- Кто он?
Я непонимающе смотрю на него:
- Бог смерти?
- Кира, - кажется, он всё ещё не верит мне. Я до боли сжимаю кулаки, прежде чем сказать:
- Я.
Выражение лица Рюдзаки мгновенно меняется. С полминуты он что-то прикидывает в уме, а я стараюсь сдержать нервную дрожь. Потом его сутулые плечи расслабляются, и он наклоняет голову к плечу, рассматривая меня. Какой знакомый и смешной жест...
- Ты сжёг тетрадь? - его слова полны уважения. И это чертовски приятно после всего, что я испытал за последние дни.
- Обе тетради. Их было две.
Он понимающе угукает и подносит к губам указательный палец:
- А... Миса-сан?..
- Ничего не помнит. Я тоже ничего не помню. Пришлось оставить себе записку в блокноте, - одна фраза цепляет другую, кажется, объяснять я буду до самого рассвета.
К счастью, Рюдзаки это понимает.
- Это долгий рассказ, Лайт-кун. Думаю, тебе не следует стоять в дверях, - он подходит к столу и делает приглашающий жест рукой. - Садись, я как раз собирался пить чай.
Он берёт заварочный чайник и некоторое время будто бы взвешивает его в руке. Я не понимаю, почему он молчит, и мне вдруг не хочется подходить к нему. Мне вспоминается снег за воротником куртки и кажется, что всё...
- Зря, - Рюдзаки разливает чай в фарфоровые чашки. - Зря ты меня не позвал. Мне было бы интересно увидеть Тетрадь. Но всё равно...
Он подходит ко мне и протягивает руку:
- Это самый лучший подарок в моей жизни, Лайт-кун. Самый лучший подарок от самого лучшего друга.
Не в силах сдержать улыбку, я пожимаю его руку.
- Я рад, Рюдзаки. Надеюсь, к чаю есть торт?
- Не просто к чаю, Лайт-кун. К чаю с корицей, - он многозначительно поднимает палец вверх, как будто чай с корицей - символ могущественного божества.
Я чувствую себя полным идиотом. Радостным до безобразия безумцем.
Не знаю, на то ли я променял власть над миром, но тяжесть с моих плеч исчезла окончательно.
Постоянно сужающиеся рамки, в которые я загонял себя всё это время, - тоже.
И если это и есть сумасшествие - возможно, оно придётся мне по нраву.

I'll face myself
To cross out
What I've become,
Erase myself
And let go of
What I've done (с)

@музыка: Linkin Park - What I've Done

@темы: Веселое, Грустное, PG, Лар аэн

---

[Serenada]

Автор: Serenada aka Sapfir
Название: «Немые колокола»
Фэндом: Death Note
Рейтинг: R
Жанр: angst
Пейринг: Лайт/L
Статус: завершен
Disclaimer: все не мое, да мне и не надо
Предупреждение: ООС, AU, смерть персонажей
Комментарий автора: некоторые сюжетные моменты аниме серьезно пострадали, потому что идея сильно ела моск)) и требовала реализации. За столь небережное обращение с каноном постановила себе, что этот фик будет единственным по DN.


***
Где-то там, за пределами огромного, но какого-то несуразно пустого, глупого здания до сих пор шумит дождь. Где-то там в обремененный ледяными каплями воздух вливается колокольный звон, который Лайт так и не смог услышать. «Свадьба, - предположил Рюзаки, - или…» Скорее «или» - для похорон погода подходит больше. Хотя Лайту плевать. На ливень, на колокола, на всех новобрачных и всех покойников. В моменты торжества ничто не должно отвлекать внимание. Вот как сейчас.

Появись здесь кто – удивился бы, но не тому, что было важным. Как обычно… Люди почти всегда так слепы, что их даже жаль. А ведь эта минута – ликование Справедливости, разверзшиеся врата в новый мир. Осознание тем слаще, чем оно неожиданнее. Лайт вкушает его, будто впервые пробует амброзию. Он смотрит – и не может насмотреться.

Охотник на коленях перед своей жертвой.

Или нет, точнее: наконец раскаявшийся грешник, припавший к стопам истинного божества.

Сравнение обрастает в мыслях необходимыми подробностями, мельчайшими деталями, распухает, точно труп, неделю пролежавший в воде. Пафос достигает чудовищных, ни в какие рамки не лезущих размеров, но ведь на секундочку – на одну-единственную – можно себя побаловать? Потому что время сделает еще несколько судорожных вдохов, и очарование испарится. Ни грешника не будет, ни божества – всего лишь взъерошенный, промокший до нитки парень, опустившийся на колени перед таким же мокрым другом, чтобы помочь вытереть ему ноги. Что-то неправильное в этой фразе цепляет сознание, раньше срока вырывая из состояния парения над миром. «Другом» - пихает в грудь так, что отдача чувствуется в размеренно бьющемся сердце.

«Другом»?

Ересь. Во всех возможных смыслах этого слова.

Момент прошел, но врата усовершенствованного мира все еще открыты. Бог может действовать в своем царстве, обживать новое место, ставить зубную щетку в стаканчик на полке в ванной.

Для начала Бог берет полотенце и тянется к любимому своему грешнику – вероотступнику, гонителю истинной религии, который осторожно держит в своих холодных руках божественную стопу и даже не знает об этом. Или знает?

Махровая ткань жадно впитывает воду, льющуюся с волос Рюзаки. Он только теперь замечает, что из-за него на нежно-золотистой коже Лайта оказываются все новые и новые капельки. Зачем-то бормочет извинения. Бросает сквозь тяжелую намокшую челку цепкий взгляд, под которым Лайт как-то враз теряет весь свой божественный флер и снова становится человеком – настолько, насколько еще может. Просто Богу нет нужды задумываться над значением взглядов простых смертных, а Лайт пока не может отказаться от этой привычки. Тем более когда речь идет о Рюзаки.

Рюзаки странный. Ягами Лайт за свою не такую уж долгую жизнь встречал странных людей, но только этого сутулого, не в меру умного паренька хотелось разгадать. Разрезать, как фрукт, и посмотреть – что внутри. В минуты, когда Эль особенно раздражал его, Лайту хотелось, чтобы сердцевина оказалась гнилой. Но он знал, что это неправда. И знал, что это разочаровало бы его. Лайт не любит разочаровываться.

Продолжая задумчиво вытирать его ногу, Рюзаки тихо роняет:

- Грустно, да?

Он явно не ждет ответа, и Лайт молчит. Ему не грустно. После безмолвной эйфории ему хорошо. Еще ему приятно чувствовать бережные, почти заботливые прикосновения Рюзаки. И есть ли смысл спрашивать себя – почему так? – если новый мир погребет под собой все, что было прежде, вместе с этим дождем, этой лестницей, этой неторопливой, рассеянной лаской не то врага, не то…

- Скоро все закончится, - эхом вторит ему Рюзаки, не давая сформулировать до конца последнюю нерациональную мысль.

Его слова настораживают – откуда у него такая уверенность, если расследование дела Киры в самом разгаре?

Его голос пугает – в нем… то, чего быть не должно. Рюзаки так не говорит. Эль – тем более. Кто из них лжет сейчас Лайту? Или – Кире?

Об этом нельзя забывать, непростительно. Даже сейчас. Тем более – сейчас. Когда до победы рукой подать, когда в плане нет белых пятен и последние жертвоприношения определены. Ни перед чем не останавливаться, ни о чем не жалеть, ни в чем не сомневаться. Это так просто: Лайт уже почти разучился все это делать.

Его останавливает только желание ощутить собственное превосходство перед лучшим детективом в мире.

Ему жаль только подходящей к логическому завершению партии с Эль.

Он сомневается только в значении вдумчивого, соскальзывающего с него взгляда Рюзаки.

- Все будет хорошо, Лайт-кун, - заявляет вдруг в пустоту Эль своим обманчиво мягким, невозмутимым голосом. Он обещал Лайту массаж – он всегда выполняет свои обещания. Немного согревшиеся пальцы со знанием дела трудятся над ногой Ягами, посылая по всему телу вверх волны тепла. Черные колодцы глаз направлены вниз, точно прячутся – и Лайт понимает, что Рюзаки не верит в свои слова.

Это неправильно. Он ведь, в сущности, прав: в новом мире все будет хорошо. Только самому Рюзаки места там не найдется. Но ведь формально он – прав?

Лайту хочется доказать это. Заставить поверить. Навязать свою волю – если снова мыслить в божественных категориях.

И сделать это прямо сейчас.

- Да, - говорит Лайт и достает из кармана брюк завернутую в золотую фольгу конфету. Обертка приятно шуршит, когда кусочек нежного молочного шоколада от нее избавляется. Лайт не может сдержать усмешки, когда переводит взгляд на Рюзаки, заранее зная, что тот за ним наблюдает. Руки детектива замирают, глаза прослеживают путь конфеты до рта Лайта. Ягами не торопится, откусывает сначала половину и только потом – доедает. Шоколад быстро тает, оставаясь на большом и указательном пальцах; на губах – душистый привкус. Эль смотрит – теперь пристально, с болезненной сосредоточенностью, и в его глазах – тоска.

Лайту это не нравится. Чтобы стереть неугодное чувство, он берет Рюзаки за запястье и тянет вверх, а сам немного наклоняется вперед. Лайт целует его: не застенчиво и не агрессивно, как будто делает это в десятый раз, а не в первый. Рот у Рюзаки сладкий. И это не потому, что так принято говорить. Просто Эль – чертов сладкоежка. Просто он за свою жизнь съел столько сладостей, что все эти пирожные, шоколадки, торты, пончики, суфле, кексы, леденцы и мармеладки пропитали его насквозь, засахарили до мозга костей. Именно поэтому язык, небо и десны у него – сладкие. Лайт дотошно и последовательно убеждается в этом, не торопясь разорвать поцелуй. Он так увлечен своей «исследовательской деятельностью», что не утруждает себя тем, чтобы задуматься: почему Рюзаки так спокойно, покладисто отвечает ему, вместо того чтобы раскатать по этой самой лестнице? Ни один, ни другой не закрывает глаза – в этом весь смысл. Лайт следит за своим «подопытным», дожидаясь, когда Эль перестанет смотреть затравленным, уставшим от погони зверьком. Ничего не происходит.

Лайт отстраняется, облизывает припухшие губы и почти беззвучно спрашивает:

- Вкусно?

- Да, - обычным уверенным голосом откликается Рюзаки. Он такой спокойный и безразличный, что это злит. Если бы не стекленеющие от мучительной тоски глаза, Лайт ударил бы его. Драться они умели и проверяли это не единожды.

Только сейчас не хочется нападать и защищаться, на это даже причины нет.

Лайт встает, не выпуская руки Рюзаки из своей, тянет его за собой. Тот молча поддается, не удивляясь, не протестуя, не задавая вопросов. Он знает. Он всегда все знает, черт бы его побрал. Обычно Лайту это нравится, но не сейчас. Мелькает мстительная мыслишка о том, что в одном у Эль по-прежнему нет уверенности: в том, что Лайт – это Кира. Когда-то подозрения равнялись пяти процентам… с тех пор Ягами не интересовался динамикой цифр, но подозревал, что число теперь гораздо, гораздо больше. И все же – не сто. И никогда не будет. Лайт сильнее, умнее, хитрее, дальновиднее и удачливее. И это он сейчас ведет Рюзаки за руку, это он диктует свою волю. Эль может знать что угодно и относиться к этому как угодно, но он подчинится.

Холодный пол проглатывает звуки их шагов, навсегда сохраняя в своей утробе этот путь. Они оба босиком: кроссовки Лайта так и остались валяться на лестнице.

У нелепого здания все-таки есть свои достоинства. В нем много комнат, в которых легко потеряться. Они спускаются на один этаж, идут по длинному коридору с рядом дверей по обе стороны. Лайт знает, какая комната им нужна, и они там уже через минуту своего молчаливого путешествия. Рюзаки наконец отнимает свою руку, но только потому, что ему некуда бежать: дверь закрыта, они изолированы от Японии, от Киры, от шинигами. За закрытым наглухо окном беснуется дождь, но и он тоже теперь – не у дел. Эль смотрит на Лайта своими огромными совиными глазищами, в которых все же мелькает тень ироничного любопытства, и не отходит далеко. Словно их до сих пор держит цепь, ставшая для них одной частью тела на двоих за эти месяцы.

Лайт знает и не знает, что они здесь делают.

Он знает, что Эль должен быть подвластен ему. – Он не знает, действительно ли хочет этого.

Он знает, что у Эль всегда есть причины вести себя тем или иным образом. – Он не знает, в какой мере опасно забывать об этом ради гордыни.

Он знает, что хочет причинить Эль боль за то, что он все еще ухитряется нарушать внутреннее равновесие Лайта. – Он не знает, сможет ли причиненная им боль пересилить нестерпимую муку, застывшую во взгляде Рюзаки.

Мокрая одежда пеленает тело омерзительным коконом. От нее холодно, и Лайт почти срывает с себя рубашку, думая прежде всего об этом. Влажная ткань оседает у ног бесприютным комком, в сером свете комнаты похожая на дохлую серую кошку. Рюзаки смотрит на мертвечину с нечитаемым лицом – и стаскивает свою растянутую, бесформенную толстовку. Под ней ослепительно белая кожа, от которой как будто становится светлее. Лайт думает, что это не совсем нормально, хотя и красиво. Или наоборот. Еще он думает, что Рюзаки казался ему боле худым и тщедушным. Хотя с чего бы – он ведь опытный спортсмен, и он очень сильный. А всё эта его дурацкая привычка горбить плечи, при любой возможности сжиматься в комок и держать руки как кроличьи лапки – кистями всегда книзу.

- Лайт-кун… - впервые разлепляет губы Рюзаки. Тон у него нейтральный, нельзя понять, что он собирается сказать, но Лайт не намерен слушать. Собственное имя взрывается в голове сигнальной ракетой. Он подходит к Рюзаки, сгребает его в охапку и заставляет молчать самым простым и эффективным способом. Может быть, Эль именно этого от него и ждал. Может быть, он не собирался ничего больше говорить. Какая разница.

В этой комнате есть кровать – вот что имеет четкий смысл в смазанном, расплывающегося грязными потеками мире, который виден за окном. Кровать – очень удобная штука в таких ситуациях, как эта.

Они не похожи на любовников. Поцелуи – как изучение, прикосновения – как результаты точного расчета. Чем откровеннее, тем продуманнее; чем жарче – тем конструктивнее. Тела отзываются, разумы поддакивают. Ничего сложного, ни единой заминки. Как будто они вместе уже так давно, что изучили друг друга до тошноты, и чужое тело под руками кажется инструментом, на котором с детства играешь с закрытыми глазами.

Только последнее сравнение неверно. Глаза они так и не закрывают. Зачем? Они разве не для этого сюда пришли? Подловить момент наибольшей уязвимости, раскусить противника… Это можно сделать, только если смотреть не отрываясь, только если просверливать взглядом чужую черепную коробку – и ниже по позвоночнику, дробя позвонки, вырывая трахею и легкие, пропарывая сердце, желудок и выдергивая насаженную на острие печень наружу. А потом снова возвращаться к таким же внимательным глазам и спрашивать: «Ну как, чувствуешь?».

Рюзаки позволяет уронить себя на дешевое покрывало. Он позволяет рывком развести себе колени. Он позволяет рукам Лайта делать с ним все, что вздумается. Он позволяет себе откинуться на спину и дышать чуть чаще, чем обычно.

Лайт понимает, что от этого безоговорочного повиновения начинает терять контроль. Это плохо – и вкусно до одури. Надо взять себя в руки, чтобы вычеркнуть из себя слепую жажду обладания, чтобы… вспомнить: он здесь потому… для того… Сосредоточиться мешают черные провалы устремленных на него глаз, и Лайт судорожно цепляется за них, раскручивая мысль: причинить боль Эль, наказать, отомстить.

Если больше ни о чем не думать, то это просто. Вкрутить боль в податливое тело, как раскаленную добела лампу накаливания, – просто. Особенно сейчас. Лайт добивается желаемого с убийственной легкостью, всего одним движением – и этим губит себя, потому что он больше не хочет делать это. Потому что крепкое тело предсказуемо выгибается под ним белой дугой. Потому что с губ Эль не срывается ни звука. Он даже не морщится, а глаза у него – жуткие. Вопящая, извивающаяся тоска и боль набиты в них до отказа, исключая любую возможность каких-то других чувств. В его взгляде столько боли, что не нужны больше никакие реакции тела. Ее так много, что Лайту самому становится больно – где-то в груди, чуть слева.

Он обрывает движение, замирает, еле дыша. Потом он плюет на все и становится нежным. Лайт умеет быть нежным. Лицемерие может научить не только этому. Но раньше Лайт не бывал нежным по собственному желанию. Это непривычно, странно и сладко. Сладко – потому что он снова находит губами губы Рюзаки, и у него не получается избавиться от ощущения, что он извиняется.

Кажется, Рюзаки принимает извинения – он закрывает глаза, замыкая лавину боли и отчаяния в себе, не пуская их наружу.

Лайт не понимает, что происходит. Стройная система причин и следствий разрушена, прагматичные намерения летят к чертям в ад. Соперник быстро, прерывисто дышит, реагируя на каждое его движение, на легчайшее прикосновение, и Лайт мог бы считать это своей окончательной победой, если бы взамен он не отдавал Рюзаки того же самого – и даже больше. На какие-то мгновения Лайт становится таким настоящим, каким его не видел никто уже очень давно. И если бы Эль взглянул на него сейчас – он бы все понял, его феноменальное чутье подсказало бы безошибочный вывод. Как же хорошо, что он не смотрит…

И как же это неправильно.

Он ведь единственный, кто имеет право знать. Знать все то, что составляет сущность Лайта-Киры. Он так близок к разгадке, этот гениальный сыщик, и так легко упускает ее из рук. Он занят удовольствием и болью, он заполнен физически и эмоционально – и просто позволяет Лайту взять себя целиком, словно подает на фарфоровом блюдце воздушное пирожное.

Безе.

Поцелуй.

Губы растерзаны, вишнево-красным цветком распустились на бледном лице. Им подошли бы сейчас чувственные, хриплые стоны, но Рюзаки молчит. Только в самом конце он судорожно, со свистом втягивает в себя воздух, вцепляясь в плечи Лайта так, что наверняка останутся синяки. С мыслью о том, что ему нравится эта идея, Лайт сгустком пульсирующего наслаждения вырывается из собственного тела, оказываясь в багровой пустоте.

Когда он снова становится собой в себе, его прошивает смолянистая чернота глаз Рюзаки. Они еще больше, чем обычно, если это вообще возможно. Они такие яркие, что по сравнению с ними бледнеют губы. В них до сих пор стынут те же чувства, что и раньше.

Лайт больше не может этого выносить. Его угнетает неспособность выколотить извиняющуюся, бессильную тоску из взгляда Эль. Его убивает невозможность понять, откуда она взялась. Два круглых глаза похожи на маленькие темные зеркальца, в которых отражаются два крохотных Лайта – недоверчивых, настороженных, расстроенных.

В этой изолированной комнате Лайт почему-то чувствует себя простым человеком. Мысли о беспощадности ради благой цели, о создании совершенного мира, о воцарении нового Бога никуда не делись – они слишком долго были с ним, чтобы так просто сдать свои позиции. Но сейчас они кажутся холодными, чужими и несуразно большими для замкнутого пространства в несколько квадратных метров с разворошенной постелью. Они неуютно ворочаются в голове, тяжелым каменным шаром раздавливая все нелогичные порывы. И все-таки Лайт почти сломлен: он готов задать вопрос Рюзаки, признать, что его дедуктивные способности дали сбой.

Слова уже готовы сорваться с губ, когда звонит сотовый Эль. Он спокойно выбирается из-под придавливающего его к кровати Лайта, нашаривает на полу брюки, достает телефон и отвечает.

- Да. – Пауза в несколько секунд, за которой следует безмятежное: - Хорошо, Ягами-сан, мы сейчас придем.

Что ни говори, а голос его никогда не подводит. Как и сейчас, когда Эль произносит, не поворачиваясь:

- Нам пора, Лайт-кун, - и начинает одеваться.

Лайт не понимает, почему ему снова хочется ударить Рюзаки. Все происходит так, как и планировалось. И все равно его не оставляет ощущение, что где-то он допустил серьезную ошибку.

Лайт молча натягивает на себя тошнотворно сырую, кажущуюся ужасно грязной одежду. Они не разговаривают, когда идут в штаб.

***

В большой комнате, приевшейся Лайту до тошноты, все как обычно. С тихим гулом работают мощные компьютеры, светятся огромные мониторы, которыми увешана одна из стен. Декоративность всего происходящего временами угнетает почти невыносимо. Кого они все ищут, если Кира – под носом, прилежно систематизирует и анализирует данные, послушно повторяет за другими рассуждения о необходимости поймать убийцу-изувера. Затянувшийся фарс, который утомляет.

Отец работает за одним из дальних компьютеров, Мацуда и Айзава бездельничают, развалившись на диване. Эль, взгромоздившись на широкое вращающееся кресло – как обычно с ногами – сосредоточенно кромсает длинным и даже на вид очень острым ножом ярко-красное яблоко. Сначала он счищает с него кожуру, потом принимается за аппетитно похрустывающую мякоть плода. Лайт насмешливо думает, что, будь здесь Рюук, он бы слопал это яблоко вместе с рукой Эль. Интересно, как он справляется со своей «яблочной ломкой»?..

Рюзаки кажется задумчивым, он ничего не говорит и просто машинально расправляется с яблоком, ни на кого не обращая внимания. Он оживляется, только когда приходит Ватари за распоряжениями своего то ли начальника, то ли подопечного – Лайт не знает, чего в их отношениях больше.

Эль что-то тихо объясняет Ватари, но все внимание Лайта сосредоточено на зрении, и слова проплывают мимо слуха. Что-то не так. Это настолько болезненно очевидно, что Лайт не понимает, почему этого не замечают другие, не чувствуют всей кожей.

Рюзаки кивает Ватари, отпуская его – и тут же кладет руку ему на плечо, задерживая. Тот останавливается, ожидая дополнительных указаний, но Эль просто смотрит на него и сильнее сжимает пальцы. И, в отличие от Лайта, Ватари понимает. Он на мгновение хмурится и медленно кивает, с чем-то соглашаясь. А потом неожиданным жестом легко проводит рукой по волосам Рюзаки, словно гладит по голове маленького ребенка. Ватари печально улыбается. В этот момент он выглядит очень старым и уставшим.

Эль опускает голову, убирает руку, и Ватари уходит – незнакомой старческой походкой.

Рюзаки долго сидит неподвижно, обхватив колени руками и положив на них подбородок. Его молчание странное, оно звенит пустотой, в нем почти ощутимо отсутствие напряженной работы мысли, такой естественной для Эль. Лайт собирается подойти к нему и заговорить – неважно, о чем. Но Рюзаки вдруг решительно поднимается и, привычно согнувшись, засунув руки в глубокие карманы широченных брюк, направляется к выходу, бросив в никуда, ни к кому конкретно не обращаясь:

- Я скоро вернусь.

«Скоро» растягивается на час.

Лайт сам не понимает, что ждет его – он смотрит в монитор, на котором отображаются какие-то аналитические данные, и не понимает ни слова. Пальцы то и дело поглаживают клавиши на клавиатуре, но ни одной не нажимают. Впервые за долгое время Лайт не может сосредоточиться. Мысли вертятся вокруг Эль: как странно он ведет себя сегодня, куда он пошел, какой он теплый и шелковистый на ощупь. Какой нестерпимо белый. И завораживающе черный. Один сплошной контраст, черно-белый снимок, почему-то оживший и оказавшийся среди простых людей. Он ведь, по большому счету, чужой для этого мира, от которого он прячется за кучей псевдонимов, в огромном здании, похожем на сторожевую башню. Всесильный одинокий мальчик-сладкоежка, способный решить любую логическую задачу, молча задыхающийся от того, что вся его жизнь – непрерывная, беспросветная ложь. Он может покончить с ней только одним способом: умереть. Выходит, что Лайт просто поможет ему освободиться? Правда?

В висках появляется ноющая боль, когда из глубин подсознания всплывает яростно отрицаемое понимание: на самом деле Лайт хочет, чтобы Рюзаки был жив – и был с ним.

Но еще больше Кира хочет увидеть труп Эль у своих ног.

Оттого, что Кира значимее, сильнее и ожесточеннее самого Лайта, становится горько. Всего на миг. Бог не должен быть слабым.

Все предрешено с самого начала. Лайт не может взять его с собой. Здесь, в увязнувшем в насилии мире, Эль всемогущ. Из своего темного уголка он может управлять жизнями людей, он своеобразный здешний идол. Но там ему нечем будет заняться, потому что там будет место только для одного божества. Лайт мог бы увести с собой любого… но не его. В этом есть своя логика: иной человек, не такой сильный, не столь равновеликий, не смог бы вызвать у Лайта такого интереса. Замкнутый круг, итог которого – одиночество на новом Олимпе. Все-таки между ними очень много общего…

Остается только привести в исполнение приговор, вынесенный в тот самый момент, когда Лайт услышал голос Эль, объявляющего ему войну во всеуслышание по телевидению. План прост и изящен: Лайт не любит излишне громоздких конструкций. Подставить Мису под удар – вот и все, что требуется. Рем непременно защитит свою любимицу, она напишет в своей Тетради настоящее имя Рюзаки – и за это расплатится собственной жизнью. Шинигами не должны потакать своим чувствам, для них это смертельно. Почти как для людей.

В сознании скребется мысль, которую Лайт пытается игнорировать, но она для него слишком важна. Это так похоже на поблажку, на маленькую слабость…

Ему не придется убивать Эль своими руками.

Как Лайт себя ни сдерживает, вздох облегчения все равно вырывается из груди.

***
Лайт вздрагивает, когда открывается дверь. Эль останавливается на пороге и смотрит себе под ноги. Он почти растворяется в густых тенях. Лайт резко поднимается, не чувствуя затекшего от неподвижного сидения тела, и идет к нему. Ему кажется, что Рюзаки с трудом заставляет себя стоять на месте.

- Все в порядке? – спрашивает Лайт, хотя он знает, что вопрос глупый. Все не в порядке. Эль не похож сам на себя, и он должен скоро умереть. Нужно просто не думать об этом.

Когда Рюзаки смотрит на него, Лайту кажется, что от этого взгляда у него встают дыбом волосы. Все, что было в глазах Рюзаки раньше, теперь имеет чудовищную концентрацию, и сами эти два уголька как будто изменились, что-то в них появилось новое, страшное. Лайт и сам не может понять – что, только знает: живой человек не должен так смотреть. А лицо – спокойное, сосредоточенное. Это спокойствие граничит с безразличием смерти.

- Я хочу поговорить с тобой, - тускло произносит Эль, разворачивается и выходит.

Как только они оказываются в коридоре, Рюзаки берет его за запястье – крепко, почти причиняя боль. Глядя в пол, сгорбившись еще больше, чем обычно, он уверенно ведет за собой Лайта. Ситуация отзеркаливается, это вызывает ироничную усмешку и немного тревожит.

«Что ему нужно?»

У Лайта все еще нет ответа, когда они оказываются в большой комнате, в которой кроме массивного шкафа и пары стульев можно найти только клоки пыли на полу. Лайт хмурится, не понимая, зачем для разговора им надо было идти сюда.

- Рюзаки, в чем дело? – спрашивает он, стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно.

Вместо ответа Эль, так и не поднимая головы, подходит и обнимает его, каким-то судорожным, отчаянным движением прижимая к себе. Это странно, это непохоже на Рюзаки, это почти пугает – и это выбивает из-под ног Лайта земной шар. Тело Рюзаки горячее и знакомое, мягкие черные волосы щекочут щеку, как пушистый мех какого-нибудь зверька. Лайту нравится все это чувствовать. Ему нравится обвивать руками напряженное тело, успокаивающе поглаживать Рюзаки по спине. Больше того – ему хочется, чтобы это длилось и чтобы его не покидало бархатистое ощущение единства с этим человеком. Через несколько секунд – не позднее – Лайт должен будет начать анализировать ситуацию и свои неподходящие эмоции, потому что в противном случае он рискует допустить ошибку. Но иногда несколько секунд больше вечности, и пока что можно просто спросить – тихо, ласково и по-настоящему:

- Что с тобой?

Эль немного ослабляет хватку, убирая одну руку, и жадно целует его. Лайт не признаётся себе, что благодарен за это, но отвечает с готовностью. Через секунду он понимает, что что-то изменилось.

Эль безвкусен. Его язык и десны – пресные, его губы – просто теплые и мягкие. Упоительная сладость исчезла, как будто кто-то вымыл Рюзаки рот с мылом, навсегда уничтожая воспоминания о килограммах съеденных конфет.

Лайт чувствует тупое огорчение и собирается сказать это Эль, когда тот отрывается от поцелуя.

Лайт не успевает произнести ни звука, когда Эль, так и не открывая глаз, выдыхает в самые его губы одно слово – интимно, доверчиво…

- Кира…

Он говорил это и раньше, но теперь это звучит по-другому: не догадка, а уверенность, твердое знание. Лайт понимает, что потерпел крах, еще до того, как его окатывает волна слепящей боли. Она расходится от точки, в которой тело вскрывает зажатый в руке Эль нож.

Лайт не сомневается, что удар на двести процентов смертелен: Рюзаки, как любой талантливый человек, талантлив если не во всем, то во многом. Теперь не надо просчитывать каждый свой шаг, опутывать ложью всё и вся – можно просто расслабиться, но ноги еще держат ставшее вдруг непомерно тяжелым тело, а губы зачем-то упрямо выдавливают:

- Я… не…

Только теперь Эль открывает глаза и смотрит на него. Агатово-черные зрачки сливаются с радужкой. Лайт снова видит себя – маленького, сломленного и, как ни иронично звучит, обманутого. А потом по гладкой поверхности зеркал идут трещинки, словно что-то взламывает их изнутри, и обжигающий поток одурманивающей, плачущей тоски выливается на истекающего кровью Лайта. Через несколько удивительно долгих мгновений вместо проницательных глаз Рюзаки остаются глубокие черные провалы, подсвеченные красной искоркой. Теперь в них можно рассмотреть лишь тлеющие останки освобожденной боли и апатичное безумие человека, потерявшего в своей жизни все, что только можно было потерять.

Лайту больше не нужно ни о чем думать, но разве надвигающаяся смерть - достаточный для этого повод? Цепляясь за плечи Рюзаки сводимыми судорогами пальцами, он требовательно всматривается в его лицо – и чувствует себя идиотом.

Лайт знает, что это такое.

Это глаза шинигами.

Не Рюзаки.

Тело наконец соглашается с доводами разума о том, что смерть слишком близка. Умирать стоя не хочется, поэтому Лайт начинает оседать прямо на грязный бетон. Эль не дает ему упасть. Он садится на пол и устраивает Лайта у себя на коленях, бережно обнимая его одной рукой, а второй продолжая сжимать длинный острый нож, которым недавно он чистил яблоко в штабе.

Готовясь к тому, что перед глазами все начнет расплываться, Лайт впивается взглядом в лицо Рюзаки, кроме которого в мире ничего не осталось. Запас слов, отведенных ему в этой жизни, подходит к критической отметке, а попадаются всё не те:

- Ты не имеешь права… Тебя… посадят…

Горло сжимается, говорить тяжело, но Лайт пересиливает себя, а получается в итоге бред. Все кончено – кого теперь будет волновать, имел Эль право или нет. Он выкрутится. Он же умнее дьявола, разве нет? И никто его не посадит. И…

Угнетает то, что жить осталось считанные секунды, а мысли – глупые, ненужные, пустые. Угасающий разум мечется в поисках того, за что можно зацепиться.

Человечество лишилось шанса обрести справедливый, чистый мир.

Из-за Тетради Смерти он не сможет попасть ни в ад, ни в рай.

Над ним будут смеяться и его будут поносить недалекие, зацикленные на своих мелочных интересах люди.

Он зря жил восемнадцать лет, зря был лучшим учеником Японии, зря отказывал себе в простых удовольствиях и маленьких радостях.

Он был – уже был – не очень хорошим человеком, может быть… хотя кто теперь разберет?

Лайт в одно мгновение перебирает все это в уме, но ему не становится легче или тяжелее. Внимание возвращается к Рюзаки – только мысли о нем не лишены смысла. От этого немного обидно, но спокойно. Все правильно. Все как надо.

- Тише, - говорит Эль и улыбается одними губами. Лайт чувствует его пальцы в своих волосах. Ему нравится.

- Я не имел права, конечно, - продолжает Рюзаки ласково, - но меня не посадят. Они не смогут. Ты проиграл, Лайт-кун, но и я – проиграл. Мы оба сверзились со своих вершин, и оба разбились насмерть.

Это ничья. Короли навернулись со своих тронов, и играть больше некому. Ради того чтобы вычислить его, Эль пошел на сделку со своими принципами. Чего это стоило ему? Что пришлось сломать в себе ради достижения заветной цели? Ради уверенных «ста процентов»?

Лайт знает ответ, хотя знать не хотел бы. Становится больно, но это уже не боль онемевшего, почти чужого тела. Безобразные «если бы» громоздятся в мозгу, и ни одно из них не удается домыслить до конца. У них двоих просто нет и никогда не было другого будущего. Единственный судья – смерть. Смешно и грустно.

- Мне так грустно, Лайт-кун… мне никогда не было так грустно, - зловещим эхом звучит голос Эль. Между бровями у него пролегла складка, уголки губ печально опущены. Лайт смотрит на него, из последних сил вглядывается в пустые черные глаза – и понимает, в чем он ошибся. Ему весь день казалось, что глаза Рюзаки обманывают его, подсовывают обломки ощущений, придерживая главную тайну. На самом деле, они показывали вовсе не следствия. Темные, мерцающие зеркала правдиво отражали причину. Это был Кира.

Всегда, раз за разом, это был Кира.

Лучше всего прятать вещи на самом видном месте. Просто, как и все гениальное.

- Если бы ты только знал, как мне жаль… - шепчет Эль, проводя по его щеке подушечками пальцев.

- Я знаю, - вылетает из побелевших губ Лайта. Ему вдруг становится спокойно оттого, что в этом наконец-то есть смысл. Он хочет сказать еще хотя бы несколько слов, но, наверное, они лишние. Тяжелая темнота оборачивается вокруг него, тщательно укутывая в вечный саван, и Ягами Лайт умирает.

Рюзаки умирает в то же мгновение. Такого человека больше не существует. Тело, когда-то принадлежавшее ему, сидит в луже бордово-черной крови на полу одного из зданий Токио и держит на руках труп молодого парня. Аккуратно поправив темно-каштановую челку мертвеца, тело Рюзаки выдергивает из него нож. От окончательного небытия его отделяет всего одно короткое, сильное движение рукой. И сделать его не так уж трудно.

Лохматые клочья пыли мокнут в густой липкой жиже, растекающейся по бетону из-под обласканных смертью людей.

Где-то там, за пределами пустого глупого здания, надрываются беззвучные колокола.

Где-то там шинигами Рем изгибает бескровные губы в подобии улыбки.

@темы: Грустное, R, Serenada

---

[radomskaya]

АВТОР:  Татиус ([email protected])
НАЗВАНИЕ: Цепь
ФЕНДОМ: Death Note
РЕЙТИНГ: R
ЖАНР: POV Райто; PWP
СТАТУС: закончено
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Райто; L
ДИСКЛАМЕР: никакой выгоды не имею, пишу для развлечения, права на героев принадлежат не мне
SOUND: Linkin Park – In Pieces

Your lips say that you love
Your eyes say that you hate

© Linkin Park – In Pieces

Мы связаны с тобой одной цепью. Цепью до того прочной, что её нельзя разорвать.
Мы связаны с тобой цепью событий и обстоятельств. Если бы всё можно было бы изменить, всё сложилось бы не так, то, возможно, стали бы друзьями. Но между нами холод железа, холод кожи, холод взглядов.

А мне бы хотелось почувствовать теплоту твоего дыхания. Хотелось бы дотронуться до тебя. Хотелось бы увидеть тебя обнажённым. Я не думаю, что без футболки ты выглядишь худым, не смотря на то, что, на первый взгляд кажешься тонким и изящным. Полагаю тело у тебя отменное.

Мне хотелось бы обладать тобой, как в какой-то степени маленький ребёнок хочет обладать игрушкой. Ты для меня что-то новое, неизведанное, что хочется потрогать, изучить, разгадать, а затем, вдоволь наигравшись, выбросить вон.

Ты сидишь рядом со мной, поедая очередной кусок торта. Несмотря на реакцию других у меня эта привычка не вызывает никаких эмоций. Я равнодушен к сладкому. А то, что ты ешь его в таком количестве, нисколечко меня не смущает.

Интересно, а если я предложу тебе кусочек торта взамен на поцелуй: какова будет твоя реакция? Бьюсь об заклад, глаза у тебя точно из орбит вылезут.

У тебя такая белоснежная кожа. Наверняка это оттого, что ты не часто выходишь на свежий воздух. Ты холоден, как сама зима, но я то знаю, что внутри тебя бушует буря эмоций. Я буквально чувствую её каждой клеточкой своего тела. Или мне просто хочется так думать?

Временами мне кажется, что я знаю тебя, как себя самого, а порой – что совсем не знаю. Но я до безумия хочу попробовать тебя на вкус.

И я попробую. Непременно попробую.

***

Шахматное поле – это череда молочных и шоколадных клеток. В моей голове всё смешалось в одно. Образы меняются, меняются очертания фигур и цвета клеток. Даже размеры поля могут изменяться, мутируя под напором человеческого воображения. Неизменными остаются лишь правила и цели. Суть остаётся той же – стратегия, борьба, противостояние.

Шаг за шагом я веду тебя к краху. Ты отчаянно сопротивляешься, но я-то знаю, что всё равно всё будет по-моему.

В пустой комнате полумрак. В пустой комнате источником света остаётся лишь слабое свечение монитора. В пустой комнате только мы двое.

Ты встаёшь со стула и зачем-то направляешься прочь из зала, ни говоря ни слова, и мне ничего не остаётся, как последовать за тобой. Но это только временное подчинение. Это успокаивает меня.

Я иду за тобой и пялюсь в твою ссутулившуюся спину. Чувствую одуряющий запах твоего тела и ничего не могу с собой поделать. Как можно выглядеть таким беззащитным и быть таким опасным одновременно?

Мысли смешиваются в одно. Вот уже несколько недель я не могу мыслить до конца трезво, потому что предметом моих размышлений волей не волей становишься ты. Ты моя навязчивая идея, моя недосягаемая цель, моя призрачная мечта.

Но ведь мечты когда-то всё-таки должны исполняться?

Ты вздрагиваешь, когда я резко хватаю тебя за плечо и прижимаю к стене. В глазах на мгновение проскальзывает удивление. В едином порыве я опускаюсь на колени и пускаю в ход руки. Пальцы быстро и уверенно расстёгивают ширинку.

Что ты чувствуешь, Рюдзаки?

Почему в твоём взгляде проскальзывает недоверие?

Я ведь твой единственный друг, Рюдзаки?

Так позволь мне…

Не отрывая взгляда от твоих внимательных глаз, я приспускаю джинсы вместе с трусами и беру в рот полувозбуждённый орган. Что это? Адреналин? Щекотливость ситуации? Или ты тоже хочешь меня?

Точно знаю одно: я то тебя хочу. Хочу до безумия, до дрожи в коленях, до черноты в глазах. Будь моя воля я бы оттрахал бы тебя в сей же момент. Жестоко и без подготовки, но я хочу, что бы ты почувствовал то же что и я. Глупо?

Да, наверное, глупо заботится об удовольствии своего соперника. Но я не хочу иначе.

Я вбираю тебя, закрывая глаза, и слышу, как звенит цепь – это ты неосознанно дёрнул руками. А через мгновение в мои волосы вплетаются тонкие пальцы. И от этого от затылка по всему позвоночнику пробегают мурашки, заставляя хотеть этого нелюдимого парня ещё сильнее.

Я заглатываю твёрдую горячую плоть, прижимаю её к небу, ласкаю языком, щедро сдабриваю слюной и напряжённо вслушиваюсь в тишину, осторожно прерываемую твоими сдержанными вздохами. И этот звук сейчас – самая сладка музыка и твой вкус сейчас самый приятный из всех, а твой запах сводит сума и бередит кровь, как не бередит ни один наркотик.

А я хочу слышать твой голос. Хочу слышать стон! Ты даже представить себе не можешь, как часто я вслушиваюсь в нотки твоего чуть хрипловатого голоса.

Бедра толкаются на встречу, я предполагал это и потому мягко придерживаю тебя. Правда через пару мгновений «мягкое придерживание» превращается в грубую хватку, но ты ведь совсем не против? Да и синяки на твоей заднице врядли кто-нибудь увидит.

Твои глаза чуть прикрыты ресницами, а на лбу выступили бисеринки пота. Язык бессознательно водит между губ, увлажняя их, делая пурпурными. Знаешь ли ты, на сколько красив сейчас?

Мои фигуры стоят в нужной позиции и финал этой партии уже известен.

Беззвучный крик – и дрожь сотрясает твоё тело, пальцы до боли сжимают волосы, а бедра едва удерживаются оттого, что бы не войти в горло глубже, чем можно.

Шах и мат.

***


Мы связаны с тобой одной цепью.
И даже если бы ты хотел сейчас уйти, то не смог бы.
Мы связаны с тобой цепью событий и обстоятельств.
И даже если ты не сможешь смотреть мне в глаза – у тебя нет выбора. Ты сам загнал себя в угол.
Мы связаны с тобой одной цепью.
И даже если ты любишь меня безмерно, ты не сможешь ничего изменить.
Между нами холод железа, тепло рук и холодность взглядов.
Между нами … цепь.

@темы: Грустное, Фанфики, R, L,

---

[radomskaya]

АВТОР: Татиус ([email protected])
НАЗВАНИЕ: Принадлежать тебе
ФЕНДОМ: Death Note
РЕЙТИНГ: R
ЖАНР: POV Миса-Миса; PWP
СТАТУС: закончено
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Райто/Миса-Миса
ДИСКЛАМЕР: никакой выгоды не имею, пишу для развлечения, права на героев принадлежат не мне
SOUND: Blackmores Night – Shadow of the Moon



Он сказал, что это всё ради спасения мира, погрязшего в грехах.

В темноте я вижу, как блестят его глаза, и в тайне восхищаюсь им. Этот блеск пугает и одновременно завораживает. Он смотрит мне в глаза, приковывая мой взгляд к себе, не позволяя мне сдвинуться с места.

Ягами стоит напротив меня и расстегивает пиджак.

Пуговицы.

Такие маленькие и блестящие. Они сдаются под его напором, все до одной. Потому что перед его напором не возможно устоять.

У него такие красивые руки, что мне хочется поцеловать каждый его пальчик. Но я не могу сдвинуться с места, а только смотрю, как пиджак летит куда-то в сторону кресла.
Райто что-то говорит мне, но до меня не сразу доходит смысл сказанного. Проходит какое-то время прежде, чем до меня доходит, что он хочет. Кира хочет, что бы я разделась.

Райто хочет, что бы я разделась.

Он хочет любоваться телом Мисы-Мисы! Тогда Миса-Миса разденется для него!

Прочь летят одежды. Я нетерпелива в своём стремлении обнажения. Моё тело прекрасно, я знаю это. И потому ни сколечко не смущаюсь.

Свет луны делает мою кожу бледной, как молоко. Мне кажется, что я свечусь. Это потому что я стою в полоске лунного света. Райто же скрыт во тьме. В таком липком и вязком мраке, что я едва различаю его силуэт. Знаю только, что он тоже обнажен.

Подойди, подойди же.

Не смотри на меня оттуда из темноты. Мне страшно. Будто бы я снова возвращаюсь в ту страшную ночь. Будто бы снова вижу кровь. Нет, я не хочу это видеть!

Я вздрагиваю всем телом, когда чувствую прикосновение горячих рук. Первое прикосновение. Потом будут ещё и ещё. Но это самое первое запомнится мне на всю жизнь.

Это всё для спасения мира.

И эти поцелуи, и эти прикосновения, и эта кровать, и луна в окне.

Он даже не пытается быть нежным, но мне всё равно. Потому что сейчас он мой. Потому что сейчас, когда я чувствую жар его тела, тепло его дыхания, влажность его губ – я счастлива. Разве не счастье ощущать любимого человека всеми клеточками своего тела и радостно вскрикивать от каждого прикосновения. Неистово гореть и извиваться в его руках и молить о большем.

У Райто натренированное тело. Горячее и гибкое, твёрдое словно камень. И сердце у него тоже каменное. Хотя разве может человек с каменным сердцем так безоглядно бороться за справедливость? Нет, о чём же я думаю..

Нет, я уже не думаю. Все мысли улетают в никуда, а в голове остаётся вакуум.

Ты во мне! Ты со мной! Как же это много и как мало. Какая щемящая нежность в сердце, от которой так и хочется плакать. Райто, любимый…

Однако в следующее мгновение ухо обжигает горячий циничный шёпот:

-Вот теперь ты от меня никуда не денешься.

А может, мне послышалось? Да, наверное, послышалось. Я просто не хочу думать о том, что это не так.

Вскоре я задыхаюсь от жара, который заполняет меня с каждым толчком, сотрясая моё тело и кровать. А ещё через мгновение он запрокидывает голову и сладостно стонет. Я вижу его изящную шею и полуоткрытые, влажные губы. Виски мокрые от пота.

Он падает на меня, и мы лежим так, пока он, наконец, не засыпает.

Тишину нарушает только твоё мерное дыхание. Я не знаю, сколько мы пролежали так. Минуту, десять. Мышцы уже затекли, но мне это не важно. Важно только что ты рядом. Важно дышать с тобой и принадлежать.

Принадлежать тебе.

@темы: Грустное, Фанфики, R, L,

---

Фик моего друга

[radomskaya]

АВТОР:  _Татиус_
НАЗВАНИЕ: Капли дождя
ФЕНДОМ: Death Note
РЕЙТИНГ: G
ЖАНР: POV L; V
СТАТУС: закончено
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: L; Райто
ДИСКЛАМЕР: никакой выгоды не имею, пишу для развлечения, права на героев принадлежат не мне
SOUND: Rentrer en Soi – En Soi


Капли дождя. Неумолимо холодные они ударяются о землю, раздаваясь в воздухе тихим шуршанием. Футболка и джинсы уже насквозь промокли, а волосы влажными прядями падают на глаза. Дрожь пронзает тело волнами и мне щекотно оттого, как вода смешно стекает по лицу к кончику носа и подбородку, капая куда-то вниз.
Я продрог до костей, но что-то держит меня на крыше. Я и сам не знаю что. Наверное, эта прозрачная чистота воздуха и поразительное разнообразие звуков. Среди них я отчётливо слышу звуки колоколов. Они напоминают мне какие-то мелкие фрагменты из прошлого, которые я так упорно, долго, но, увы, безуспешно пытался стереть из своей памяти раз и навсегда.
Сегодня удивительный дождь.
Наверное, там внизу прохожие поспешно раскрыли свои зонты и спешат домой. Мне некуда спешить. Мне уже поздно спешить. Да и незачем.
Мне бы уйти, вернуться обратно, туда, где тепло и сухо, но что-то говорит мне, что я должен быть здесь. Хотя бы ещё минутку. Быть может это интуиция?
Не знаю, сколько я уже стою тут, разглядывая крыши домов и желтовато-тусклый свет окон. Может минуту, а может полчаса. Я знаю, в каждом окне течёт жизнь со своими горестями и радостями, со своим счастьем и разочарованием. Она стремительна и быстротечна.
Когда же моя жизнь – стоячая вода. Она никуда не течёт и не развивается. Она отлична от других. Да что тут говорить – и я, я сам отличаюсь от окружающих.
Я чувствую, что развязка близка. Именно поэтому я всё ещё не ушёл. Просто боялся признаться себе в этом, принять как факт. Но что странно, я совсем не чувствую себя проигравшим. Просто какое-то необыкновенное спокойствие. Или даже покорность. Покорность судьбе или тебе, Кира? Я не знаю… я ещё не решил.
Какая-то неведомая сила заставляет меня обернуться. Позади меня стоит Райто. Он что-то говоришь мне, но он слишком далеко. Как в немом кино – Ягами открывает рот, но я ни слышу не звука. Всё перекрывает шум ветра и шелест дождя. Тогда Райто подходит ближе, совсем не заботясь о том что, может промокнуть.
Ах, что я тут делаю? Действительно, что же я тут делаю? Я и сам не знаю. Просто слушаю звук колоколов. Он успокаивает меня.
- Наверное где-то свадьба… - невольно вырывается у меня, но Кира не даёт мне договорить.
«Или похороны» - уже мысленно продолжаю я.
Наверное, я что-то предчувствую… хотя почему «наверное»? Ведь не зря же всё чаще и чаще в моей голове проскальзывают мысли о скоропостижной смерти? Моя интуиция ещё никогда меня не подводила. Только сейчас я не знаю: радоваться мне этому или нет. Это странно, предчувствовать свою смерть. Становишься задумчивым и молчаливым. Я таки потонул в ощущении того, что мне открыта какая-то никому доселе не известная вселенская тайна.
Да, я знаю твою тайну, Ягами Райто. Только знание это ничего не значит – я не смогу ничего доказать. Не успею.
Выживает сильнейший, да? Как трудно признавать свою слабость. Даже перед самим собой.
Возможно, я немного завидую тебе, Кира. Ведь у тебя есть люди, которых ты хотел бы защитить, люди, которые любят тебя и которых, вероятно, любишь ты. У меня таких людей нет. Жизнь научила меня не подпускать близко к себе других. Это инстинкт самосохранения.
Сейчас я судорожно пытаюсь понять: где же я допустил ошибку. И понимаю, что это случилось тогда, когда ты стал моим другом. Другом для меня. Тогда я впервые в жизни подпустил кого-то ближе, чем обычно. Ближе, чем позволено. Мне казалось, что ты равный мне. Оказалось, что нет…
Ты сейчас не понимаешь большинство моих слов. Не поймёшь и потом. Я знаю, что это произойдёт через много-много лет, когда однажды ты внезапно для себя остановишься в живом потоке людей и услышишь звук колоколов, сознательно отделяя этот звук от тысячи других. А потом из твоих уст вырвусь я, обращённый в звук. И ты оглянёшься назад, окидывая обеспокоенным взглядом проделанный путь. Что ты увидишь, Райто? Увидишь ли те сотни, тысячи трупов по которым прошёл, пытаясь достигнуть своей цели? Увидишь ли тот идеальный мир, который столько лет пытался создать? Или всё останется по-прежнему, не подвластным тебе? Что будет после того, как я умру?
Я не знаю. Знаю только, что продрог до нитки и хочу быстрее согреться.
- Пойдём, мы совсем промокли.
Ты соглашаешься, и мы возвращаемся обратно, с твёрдым намерением поменять одежду и высушить волосы. Только всё же украдкой я оглядываюсь назад в дождь.
Капли прозрачной, кристальной воды.
Он уже заканчивается. Значит скоро и я…

@темы: Грустное, Фанфики, G, L,